И тут случилась война

Ей казалось, что она совсем маленькая-премаленькая, словно песчинка, а вокруг нее пространство такое теплое и очень большое. Такое большое, что глазами и не усмотреть. И она, песчинка, не понятным ей образом, вибрирует в этом пространстве, словно струна музыкального инструмента, который она видела на центральном рынке. И одновременно влетает в него, вылетая обратно назад, и мчится через него, оставаясь на месте. И пространство тоже как-то странно себя ведет, то сжимаясь до самой песчинки, а то, раздуваясь, как воздушный шар, устремляется во все стороны. Постепенно связь её с пространством становилась сильнее, и в какой-то момент все пространство осветилось яркими неоновыми красками, пронизывающими всю эту темную и теплую материю. Она испытала огромный прилив силы. Руки ее сжались, и Ленка, обхватив ими боковины, кровати привстала.

– Что «это» мама? – спросила она.

– Что, дочка? – переспросила Анна.

– Я вижу свет и яркие лучи, они идут оттуда, – она указала рукой на маленькое темное окно.

При свете керосинки окно вообще выглядело черной дырой.

– Успокойся, доченька, нет там никакого света, это тебе кажется, Боже праведный, – перекрестилась мать.

– Но я вижу!

В комнату вошла Нина с тазиком теплой воды и тряпками. Анна обмакнула одну из тряпок в воду и приложила ко лбу дочери. Ленка замолчала.

– Мам, а что с ней, она жить будет, уж больно бела? – поинтересовалась дочь.

– А мне почём знать, вот доктор придет, он и скажет, будет, али нет.

Нинка расплакалась и вышла из комнаты. Через полчаса пришла крестная Тамара с самогоном и бинтами.

– Что случилось, Нюр? Прибежал твой Лёнька весь в слезах и сказал, что Ленка померла. Как же так?

– Да не померла она, но слаба, очень слаба. Он-на смотри, кака бела.

– Ой, батюшки. И прямь бела. Захворало дитя. Дык за дохтором бежать нада.

– Побег Сашка. Давай свой первак, разотрем малость ее.

Крестная Ленки откупорила бутыль, оторвала часть бинта, вылила на бинт самогона и принялась сама растирать Ленку. За этим занятием ее и застал вошедший доктор.

– Что ж вы, гражданочка, делаете, зачем же вы трете девочку этим зельем?

– Дык она ж совсем горит, надо спасать, – ответила Тамарка.

– А кто вам сказал, что самогоном можно спасти. Самогон – вещь зловредная, может и сгубить. Интоксикация. Слышали такое выражение?

– Мы, товарищ дохтор, институтов не кончали и слов таких не знамо, но издревле обтирали себя самогоном, дабы тело спасти. Чтобы дух не ушел.

– Да уж, темный вы народ. Ладно, где у вас тут руки можно помыть?

– А здеся и обмой, – сказала Анна, указывая на тазик, принесенный Нинкой.

Доктор вымыл руки, вытер их полотенцем, аккуратно открыл свой портфель и достал стетоскоп. Водрузив его себе на шею и вставив в уши, он тут же принялся слушать Ленку. Его брови и глаза задвигались в такт вдоха-выдоха, то выражая тревогу, а то и недовольство. Через минуту он посмотрел через очки-велосипеды на двух женщин и произнес:

– Дела неважные, надо в больницу везти. Кто мать?

– Я, – покорно произнесла Анна, и в ее голосе улавливалась печаль.

– Есть на чем везти? – спросил доктор.

Анна развела руками.

– Есть! – прокричала Тамарка. – Нюр, у меня корова пока еще не издохла, пусть поработает. Запряжем ее в оглобли да повезем вдвоем.

– Втроем. Я поеду с вами в больницу, девочка крайне тяжела, подозрение на крупозное воспаление. Необходима срочная терапия, – вмешался доктор.