И ты, Брут...

Толстяк выкарабкался из машины и, припадая на правую ногу, направился к станции метрополитена. Я проводил глазами скрывшуюся в метро необъятную фигуру Валеры и предложил оставшейся в машине компании:

— Ну, а теперь, друзья мои, давайте найдем менее оживленное место и обсудим детали предстоящей операции.

Чума обернулся к нам с Настей. На его узком лице с крючковатым носом, тонкими губами и темными зоркими глазами застыло насмешливое выражение.

— Вот что, голубки! — изрек он. — Вы мне зубы не заговаривайте. Мне моя доля нужна. Сейчас, Игорь, едем к тебе домой, делим по совести бабки и там же на твоей хате обсудим любые детали. Поехали! — И Санек тронул машину с места.

Это был ультиматум, я его принял и назвал адрес.

Такси мы оставили на квадратной площадке возле дома. Заложив руки за спину, Лидия Ивановна прогуливалась около моего подъезда. Очевидно, возле своего уже всех жильцов распугать успела. К счастью, старуха с гордо посаженной головой вороны-альбиноса, имеет все же кое-какой такт и не пристает ко мне с дурацкими вопросами и сентенциями в тех случаях, когда я иду в компании с незнакомыми ей людьми. Поэтому я, пользуясь остатками ее деликатности, смело раскланялся с ней и, показав зубы, слащаво пропел:

— Здравствуйте, Лидия Ивановна! До свидания, Лидия Ивановна!

Лифт подвез нас до восьмого этажа. В моей берлоге Настя с любопытством огляделась, а я вдруг с еще большей явственностью увидел всю убогость обстановки своей квартиры и ужасно смутился.

— Так ты с кем живешь? — поинтересовалась она, задерживая взгляд на стоявшей на журнальном столике фотографии моей бывшей жены и сына.

— Один, Настя, один, — отозвался я, поспешно собирая разбросанные по комнате спортивные брюки, майку, носки и пряча их в шкаф. — А ты что, переехать ко мне собираешься? — пошутил я.

Настя прищурила один глаз и кокетливо заявила:

— А что, я не против. Ты мне нравишься.

Я пригрозил девушке пальцем.

— Ты мне эти штучки брось! Тебе об учебе думать нужно, а не о мужиках.

— Да какая тут учеба! — беспечно бросила девушка и плюхнулась на диван. — Тут того и гляди в тюрьму угодишь.

— Вот на зоне и закончишь свое образование, — захохотал Чума. — Там попрактикуешься на зечках.

Санька как магнитом притягивал журнальный столик, разумеется, не он сам и даже не стоявшая на нем фотография, а лежавшая рядом с ней пачка зелененьких бумажек. Он бы с радостью схватил ее и сунул в карман, да проявлять на людях алчность самолюбие не позволяло. Наконец Санек устроился в кресле рядом с деньгами, очевидно, испытывая вблизи них те же ощущения, какие испытывает греющийся у костра человек. Деньги согревали его душу, вызывали истому.

— А ты можешь не участвовать в деле, — дал я все же девушке шанс не ввязываться в новую историю. — Мы с Чумой вдвоем справимся. А перед толстяком мы тебя прикроем. Откажись!

Я взял из-под носа Чумы журнальный столик и передвинул его к дивану. Сам со стулом устроился напротив Насти. Чума поерзал, затем встал и пересел на диван.

— Откажись! — поддакнул он, заговорчески подмигивая мне, и как бы невзначай потрепал девушку за колено.

Настя небрежно сбросила руку Санька. С таким же видом она смахнула бы с ноги соринку или букашку.

— Чтобы вы лишили меня доли? — усмехнулась она. — Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните. Но мне, так же как и вам нужны деньги, и от них я ни за что не откажусь. А если вы попытаетесь выкинуть меня из дела, я пожалуюсь Валере, — пригрозила девушка полушутя-полусерьезно.

— Еще одна шантажистка выискалась, — буркнул я. — Ладно, ты сама выбрала свой путь. Но учти, девочка моя, тебе тоже предстоит работа.

— А я и не отказываюсь! — с вызовом заявила Настя. — Сделаю все, что скажете.

Я указал глазами Чуме на девушку с таким видом, словно хотел сказать: Видал? Разве от такой избавишься? Затем взял со стола пачку купюр.

— Деньги делим поровну, — объявил я, освобождая стопку денег от перетягивающей ее резинки.

— То есть, как это поровну? — возмутился Чума. — Мы же с тобой договорились, Игорек! За что этой пигалице три штуки триста?

— А тебе за что? — резонно заметил я.

Парень слегка замялся.

— Ну как за что? — произнес он неуверенно, очевидно, подыскивая подходящий аргумент в оправдание своего выпада. — Я мужик все-таки. Мне и придется выполнять основную работу. В дом же она не полезет с нами!

— Не полезет, — охотно согласился я. — А ты подумал о том, кто нам сигнал в случае чего подаст, и кто поможет из дому ноги унести, если нас не дай бог накроют? Еще неизвестно чей процент участия в деле выше будет.

Отложив неделимую сотню, я, несмотря на ворчание Чумы, разложил остальные деньги на три равные части. Девушка сгребла свою долю, пересчитала с таким видом, будто обращаться с подобной суммой денег для нее привычное дело, и сунула баксы в нагрудный карман рубашки. Чума затолкал деньги в задний карман джинсов, не считая.

— А эта сотня для чего? — кивнул он на лежавшую на краю столика стодолларовую купюру.

— Если не возражаете, — сказал я, — потратим на общественные нужды.

Чума не отводил взгляда от денег.