И у палачей есть душа

Человек говорил по-немецки. Я сразу узнала голос. Шел 1984 год, а я слышала этот голос последний раз сорок лет назад, в феврале 1944-го, но никаких сомнений, это был он: Лео, немецкий врач из гестапо, державшего меня в заключении долгие месяцы во время Второй мировой войны. Его жестокое обращение почти убило меня, заключив тело в железную клетку боли, и до сего дня я остаюсь ее пленницей.

Лео в Париже. Мой палач у моих дверей. Чего он от меня хочет? Звук его голоса поразил меня и мгновенно оживил воспоминания о том, что мне казалось давно ушедшим в небытие. Мне показалось, что крыша обрушилась мне на голову. Я увидела себя восемнадцатилетней девушкой, которую обстоятельства привели в ряды Сопротивления.

Наша семья с материнской стороны владела прекрасным домом XVII века в деревне Бон, на берегах реки Вьенны, на самой демаркационной линии. В июне 1940 года немцы оккупировали деревню. Поскольку я бегло говорила по-немецки (я швейцарка по отцу), мне сразу же пришлось выполнять роль посредника, помогавшего растерянным жителям.

Очень скоро я начала помогать беглым солдатам перебираться через закрытую границу, которой стала Вьенна[6]. Я не могла переносить зрелище рассеченной надвое Франции, разделенных французов. Так я постепенно вошла в ряды движения Сопротивления оккупантам. Переправы через демаркационную линию, доставка почты, кража документов, перехват данных о передвижении подводных лодок, защита евреев-преподавателей музыки…

На следующих страницах я расскажу о том, что я делала в Сопротивлении. Я считаю, что таковым был мой долг, и вовсе не привожу свою жизнь как пример героизма. Многие и многие во время войны проявили куда большую храбрость, великодушие и самоотдачу!

Осенью 1943 года меня арестовали в Париже, а затем перевели на реквизированную гестапо виллу на юго-востоке Франции. Здесь я попала в лапы двадцатишестилетнего врача по имени Лео, занимавшегося опытами над пленниками, в этих опытах испытывались новые способы добычи показаний. Палочные удары, задевавшие спинной мозг, разрушили мои нервные центры.

В феврале 1944 года участники Сопротивления, уведомленные швейцарским Красным Крестом, освободили меня из этого ада на пороге смерти. Страдания, которые я испытываю с тех пор, лишили меня большинства физических возможностей, особенно той, что была мне важней всего: до войны я начинала карьеру пианистки, у меня были к этому способности.

Вера в воскресшего Христа помогла мне выдержать время испытаний и тьмы, а после — построить жизнь, которая уже не была целиком в моих руках. Упование на Бога учило меня любить врагов и, созерцая Крест, верить в прощение.

С конца войны я стремилась простить того, кто почти разрушил меня, тому, кто привел меня к порогу смерти, я хотела показать путь Жизни. Но прощение не совершается в пустоте. В глубине сердца я искренне ощущала, что простила Лео. Но смогу ли я в действительности сказать ему: «Я вас прощаю»?

Я не была уверена в этом.

В то утро 1984 года, когда меня застиг врасплох телефонный звонок, мое желание простить подверглось испытанию в том смысле, в каком мы обычно говорим о посылаемых нам испытаниях. На самом деле те сорок лет были в большей мере временем забвения обид, чем приготовлением к прощению.

По телефону он представился нейтральным тоном: «Во время войны я был врачом… Я не знаю, помните ли вы…» Помню ли я! В свою очередь я бормочу: «Но почему вы захотели меня увидеть? Почему теперь? Что мы можем друг другу сказать? Как вы меня нашли?»

Он ответил: «Вот мы об этом и поговорим».

Голос был нейтральным, почти мягким, в отличие от тех грубых металлических интонаций, что до сих пор звучали в моих ушах.

Я согласилась встретиться с ним. Он сказал, что придет во второй половине дня. Как описать бурю в моей голове? Все эти сорок лет я не переставала молиться за этого человека. Меня мучила навязчивая мысль, что он умрет с сердцем, полным ненависти, и я молилась, чтобы он встретил Того, Кто создал его любовью и для любви. Я не могла вынести, чтобы зло торжествовало в человеке. И мне казалось, что жертва больше, чем кто-либо другой, подходит, чтобы вступиться за палача.

В конце концов мне следовало желать этой встречи, но я никогда не думала, что она возможна, и потому не подготовилась. Неожиданность испугала и взволновала меня. В часы перед встречей мне много раз хотелось ее отменить, но было слишком поздно, и у меня не было возможности связаться с ним. «Да минует меня чаша сия». В сущности это было искушение. «Впрочем, не как я хочу, но как Ты»[7], — говорит Иисус Отцу. Обдумывая свою жизнь, — мне было в тот момент шестьдесят два года, — я поняла, что жизнь измеряется не задачами, которые мы перед собой ставим, и не нашими представлениями о себе, а тем, как мы себя ведем в вынужденных обстоятельствах. Войти в Сопротивление, вынести муки, перестроить жизнь в соответствии с новым физическим состоянием — ничего этого я не выбирала и не предвидела. Каждый раз я просто старалась справиться с испытанием.