И в горе, и в радости

Вначале я говорила незнакомцам, что не могу иметь детей, потому что думала, что это помешает им продолжать расспросы. Лучше говорить, что они тебе не нужны. Тогда они сразу понимают, что с тобой что-то не так, но, по крайней мере, не в медицинском смысле. Тогда муж может сказать: ну и ладно, ну и хорошо, сосредоточитесь на карьере, даже если до этого момента было мало свидетельств того, что вы сосредоточены на карьере.

Жена ничего не говорит, она уже смотрит по сторонам.

* * *

К лету я прочитала четыре с половиной страницы «Улисса» и всего Ли Чайлда. Патрик пригласил меня на ужин, чтобы отпраздновать это. Я сказала ему, что у Джеймса Джойса все книги оказались дерьмовыми. Во время десерта он подарил мне читательский билет. Он сказал, что это подарок в дополнение ко всем книгам про Джека Ричера стоимостью в сто сорок четыре фунта стерлингов, которые он мне уже купил.

Я взяла одну книгу. Иэна Макьюэна, решив, что это роман, и убрала его в ящик, когда поняла, что это сборник коротких рассказов. Я позвонила Ингрид и сказала ей, что по ошибке возложила надежды на двух персонажей, которые умрут через шестнадцать страниц. Она сказала: «Серьезно? У кого есть время на это?».

Хотя с шестнадцати лет Ингрид ежедневно курила в глубине игровых площадок средней школы и ее так же регулярно ловили, она окончила школу без единого наказания в личном деле. Ей так легко удавалось отболтаться. Хотя с семнадцатилетнего возраста до того лета я регулярно болела, меня ни разу не госпитализировали. Мне так легко удавалось отболтаться.

Был август, почти сентябрь. Патрик отправился в Гонконг на третью свадьбу своего отца с двадцатичетырехлетней дочерью его коллеги. Уже несколько недель все заголовки были о погоде, о том, что Лондон затмевает Грецию и становится серьезным конкурентом Коста-дель-Соль. Я не поехала с ним, потому что стала плохо себя чувствовать. Через два дня после его отъезда я проснулась, и все было черным.

Я попыталась снова заснуть, разгоряченная, запутавшаяся и больная от чувства вины за то, что не встаю и не иду на работу. В квартире снизу лаяла собака, а где-то снаружи дорожные рабочие ломали улицу. Я слушала безжалостный звон и блеяние пневматической дрели. Она не останавливалась, не останавливалась, не останавливалась.

По мере того как шум становился все громче и громче, я чувствовала – как всегда чувствовала, – что давление в черепе нарастает, как будто голову накачивают, накачивают и накачивают воздухом, пока она не становится твердой, как шина, но в нее проталкивают все больше и больше воздуха, и она начинает болеть ужасно сильно: мигрень острая, словно бритва, а ты плачешь и представляешь, что фиссура в твердой кости превращается в трещину и воздух наконец вырывается наружу, а затем приходит облегчение от боли. Ты в ужасе. Тебя рвет. Легкие сжимаются. Комната движется. Сейчас произойдет что-то плохое. Оно уже в комнате. От этого у тебя холодеет спина.

Ты ждешь, ждешь, ждешь, а потом ничего не происходит. Нечто покинуло комнату и оставило тебя. Это не закончится. Нет дня, и нет ночи. Нет времени. Только боль, давление и ужас, словно перекрученный шнур, проходящий сквозь центр твоего тела.

Далеко за полдень я встала и пошла на кухню. Я пыталась поесть, но не смогла. Вода вызывала тошноту. Бедра болели от лежания на боку в позе эмбриона. Звонил Патрик, я плакала в трубку и говорила «извини, извини, извини». Он сказал, что перенесет свой рейс. Он сказал: «Можешь попробовать выйти? Сходи к Дамскому пруду. Возьми такси». Он сказал: «Марта, я так тебя люблю».

Я повесила трубку, пообещав позвонить Ингрид, но, когда он отключился, мне стало слишком стыдно представить, что она приедет и найдет меня вот такой.

Я словно сверху смотрела, как встаю и медленно двигаюсь по квартире, как будто я старуха, женщина на закате жизни. Я натянула купальник, надела поверх него одежду, положила в рот зубную пасту, вышла из квартиры. От попытки открыть тяжелую входную дверь в подъезд у меня перехватило дыхание.

Было слишком много шума, жары, слишком много людей шло в мою сторону, и автобусы с грохотом проносились мимо так близко к бордюру, что я вернулась домой. Позвонил Патрик, я заплакала в трубку. Он сказал, что самолет вылетает через час и он скоро вернется.

Я попросила его остаться на связи и говорить со мной, а я бы просто слушала. Я сказала ему, что очень боюсь.

– Чего?

– Себя.

Он сказал:

– Ты же ничего не сделаешь, правда?

Он хотел, чтобы я пообещала. Я сказала, что не могу. Он сказал:

– В таком случае, Марта, пожалуйста, немедленно отправляйся в больницу.

Я знала, что не поеду. Но когда вновь стемнело, я стала бояться квартиры, ее звенящей тишины, мертвого воздуха. К тому времени Патрик был в самолете и вне досягаемости. Я подползла к двери на четвереньках и, прижавшись спиной к кирпичной стене, ждала такси на улице. Мой мозг смеялся надо мной: смотри, какая ты глупая, ползаешь по полу, смотри, ты боишься выйти на улицу.

* * *

Врач скорой помощи спросил: «Почему вы сегодня сюда пришли?». Он не присел.