И в море водятся крокодилы

Все они беженцы. Каменщики, плотники, слесари — все без документов. Жили они там же, в строящихся квартирах большого жилого комплекса. Разумеется, не потому, что если живешь там, то строишь лучше или работаешь больше — даже если в каком-то смысле и то и другое отчасти верно. Если ты строишь чужой дом, но на это время он как будто становится твоим, ты к нему привязываешься и вроде как больше о нем заботишься, к тому же тебе не приходится терять время, возвращаясь вечером домой и приходя на стройку утром, ты можешь приступать к работе, едва только проснулся, и заканчивать незадолго до отхода ко сну или ужина, если у тебя еще остались силы поесть. Конечно, все эти причины очень важны, но главная состояла в том, что это было для нас самое безопасное место.

Действительно, никто никогда не выходил со стройплощадки.

Строительная площадка была не просто домом.

Строительная площадка была миром.

Строительная площадка была Солнечной системой.

Первые месяцы ни Суфи, ни я и носа не показывали со стройплощадки. Мы боялись иранской полиции. Мы боялись оказаться в Телизии или Санг-Сафиде, и если вы не знаете, что это такое, то только потому, уж поверьте, что вы никогда не были афганским беженцем в Иране, потому что все афганские беженцы в Иране прекрасно знают, что такое Телизия и Санг-Сафид. Центры временного пребывания. Легендарные. Два концлагеря, судя по тому, что я позднее узнал о концентрационных лагерях: не знаю, понятно ли я объясняю. Территория без надежды.

В Афганистане достаточно было лишь произнести их названия, чтобы высосать из комнаты весь воздух, как из вакуумного пакета для продуктов. Солнце меркло, листья опадали. Рассказывали, что полицейские там заставляют людей подниматься на холмы — а они там очень высокие, — неся на плечах покрышку от грузовика, а потом забираться в нее, и толкают ее с вершины вниз на камни.

Когда я был в Афганистане, я встретил на улице двух мальчишек, сошедших с ума. Они разговаривали сами с собой, кричали, мочились под себя. И кто-то, если я правильно помню, сказал мне, что они побывали то ли в Телизии, то ли в Санг-Сафиде.

Примерно три дня спустя после нашего с Суфи приезда я увидел группу рабочих, которые обсуждали, кто из них должен куда-то пойти и что-то сделать. Я шел быстро, с ведром в руке. Но остановился послушать.

— А куда вы собираетесь пойти? — спросил я.

— За покупками.

— За покупками? Наружу?

— Ты когда-нибудь видел магазины на стройплощадке, Энайат-джан? Каждую неделю кто-то должен ходить за покупками, — сказал один из пожилых. — За последние пару месяцев я ходил три раза. Теперь очередь Халеда. Он всего лишь один раз ходил.

— Да. Но три недели назад! Сколько времени не ходил Хамид? А? Сколько? Два месяца! Даже больше!

— Неправда! Я в прошлом месяце ходил, забыл, что ли?

— Тебе, Хамид, от пыли совсем память отшибло.

Вот оно как, получается, только один в неделю, один из тех, кто здесь уже давно, один из тех, кто знает город, покупает продукты на всех. Берет такси и отправляется покупать все, что необходимо, в особый магазин, склад, где есть всего понемногу, а хозяин его — друг, и затем сразу же возвращается. Даже нет времени выпить чая или перекусить. Он возвращается, и расходы делятся на всех. Готовят вместе, едят вместе, убирают вместе. У каждого свое дело. У каждого своя очередь.

В конце концов в тот день поехал Хамид. Я видел, как он садился в такси. Я крикнул:

— Удачи, почтенный Хамид!

— Ба омиди хода, Энайатолла-джан.

— Берегись полиции, — сказал я.

— А ты берегись извести. Мешок дырявый.

Известь сыпалась мне на башмак. Я побежал к прорабу. В конце дня я остался ждать дядю Хамида у ворот, я был уверен, что его поймали — даже представлял его катящимся вниз с холма в Телизии внутри покрышки, — когда увидел облако пыли за поворотом, и то же самое такси, в которое он садился днем, промчалось вдоль стены стройплощадки и остановилось передо мной. Багажник до отказа был забит пакетами. Я помог Хамиду выгрузить их и отнести наверх.

— Спасибо, Энайатолла-джан.

— Не за что, дядя Хамид. Все прошло гладко? Ты видел полицию?

— Никого не видел. Все хорошо прошло.

— Страшно было?

Хамид на мгновение бросил раскладывать коробки с рисом и бобами. Застыл в неподвижности.

— Я никогда не боюсь, Энайат, — сказал он, — и боюсь всегда. У меня уже давно не получается отделить одно от другого.