И. В. Сталин. Вождь оклеветанной эпохи

«Были и просчеты в завозе и хранении продовольствия, эвакуации населения на том первом этапе, когда имела место растерянность, непонимание масштабов происходящего, того, как и куда разворачиваются события. Даже великий положительный фактор, сыгравший огромную роль в стойкой защите Ленинграда, — страстная привязанность ленинградцев к своему городу, патриотизм — обернулся пагубными последствиями. Не уехали из города, не эвакуировались те, кто мог, кто должен был уехать не только в своих интересах, но и в интересах активных защитников города», — пишут А. Адамович и Д. Гранин.

Достаточно напомнить, что смертельное кольцо блокады замкнулось и вокруг 400 000 детей. Остались матери, бабушки, а с ними дети…

Летом и осенью сорок первого не было достаточной настойчивости, твердости, последовательности в эвакуации населения, что пришло позже, в условиях несравненно более трудных, зимой, когда пришлось вывозить (и даже выводить пешком на сотни километров!) около миллиона женщин, детей, ослабленных голодом людей, в морозы, и все под теми же бомбежками и обстрелами». Авторы «Блокадной книги» записали свой разговор с заместителем председателя Ленгорисполкома, заведующим отделом торговли Иваном Андреевичем Андреенко: «Надо сказать, и это не новость, что у нас до войны не была разработана система нормированного снабжения продовольственными и промышленными товарами на случай войны. У нас было разработано, как бороться с зажигалками, с пожарами и так далее, а как тут — нет… Я еще хочу сказать про одно тяжелое обстоятельство. Оно заключается в том, что в блокированном городе осталось 2 миллиона 544 тысячи человек и плюс еще в пригородных районах Ленинграда в кольце блокады 38 000. Причем стариков много, детей более 400 000, иждивенцев больше 700 000. И вот в первую эвакуацию, которая у нас началась 29 июня (Ленинградский Совет принял решение), мы фактически эвакуировали 636 000. Причем даже разговор такой был, что обстановка накалилась, а ленинградцы не бегут, никто не бежит, никто не уезжает. Из районов поступали такие сообщения в Ленинградский Совет, что… население настроено никуда не уезжать и защищать свой город Ленинград. Видите, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, плохо, потому что нам нужно было не 636 000 вывозить, а в полтора — два раза больше, а может быть, и в три раза больше. Тогда мы не терпели бы такого положения, как терпим, — ведь осталось 2 миллиона 544 тысячи.

Вот потом, когда было специальное постановление Государственного Комитета Обороны об эвакуации народа по Ладоге и приехал Алексей Николаевич Косыгин, в один конец стали завозить продовольствие, а в обратный людей вывозили. И надо сказать, что… с января сорок второго года по октябрь сорок второго включительно всего эвакуировано 961 тысяча 79 человек. Осталось около 700 000 к сорок третьему году», — вспоминал И. А. Андреенко.

В блокадные дни ленинградцы-рабочие получали лишь 250 граммов хлеба, представители других групп населения — только 125 граммов.

Ленинградцы жили в голоде, холоде, под вражеским обстрелом. Они умирали. И в то же время жили большой духовной жизнью. «Казалось, хлеб, прежде всего хлеб, ну еще вода и тепло!.. Ничего другого. Так ведь нет! В иссушенном организме душа, страдающая и униженная голодом, тоже искала себе пищи. Жизнь духа продолжалась. Человек порой сам себе удивлялся, своей восприимчивости к слову, музыке, театру. Стихи стали нужны.

Стихи, песни, которые помогали верить, что не бесполезны и не тщетны его муки беспредельные. И еще многое нужно, просто необходимо было ленинградцу. Живой голос брата по судьбе — осажденного Севастополя. И уверенность, что Москва устоит и отбросит танки Гудериана. И обязательно — больше, чем даже хлеб, вода, тепло! — необходима была надежда, свет победы в конце ледяного тоннеля… По этому тоннелю люди и двигались, зажав в себе всё, что могло казаться лишним, не главным», — пишут А. Адамович и Д. Гранин.

Павел Филиппович Губчевский, работник Эрмитажа, вспоминает, продолжают авторы «Блокадной книги»: «Эрмитаж вывез миллион сто семнадцать тысяч предметов. Но фрески остались, например, фрески Анджелико, Джулио Романо, роспись лоджии Рафаэля. Остались и рамы (благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации).

И по этим пустым глазницам-рамам я провел несколько экскурсий. По пустым рамам! Это было в конце апреля сорок второго года. В Ленинград привезли из Сибири молодых бойцов на курсы младших лейтенантов. Они помогли перетащить нам в сухое помещение великолепную ценную мебель, которая оказалась под водой. Я поблагодарил ребят, а потом повел их по Эрмитажу, по пустым рамам. Это была самая удивительная экскурсия в моей жизни. И пустые рамы, оказывается, впечатляют».