И вдруг никого не стало

Временами этот грохот вызывал у Луизы почти благоговение. Как и на Стромнессе, природа всегда одерживала верх. Она видела, как во встречном течении у скал листья и ветки сплетались в маленькие островки. Их бросало из стороны в сторону, и едва они прибивались к берегу, как волна срывала их с места и снова гнала в сражение. Луиза готова была усмотреть в этом аллегорию последних нескольких месяцев своей жизни. Она сама была такой щепкой, покорной обстоятельствам, неспособной пристать к берегу. Она мечтала снова оказаться в спокойных водах, мечтала о тихом течении однообразных будней, которое несло бы ее вместе с другими такими же. И внезапно банальность этого сравнения ее рассмешила. Она смеялась над собой, смеялась искренне, безудержно, такого с ней не случалось с того первого вечера в «Хилтоне». Это было так давно. Впрочем, смеялась она не совсем так, как тогда. Тот смех был нервным, принужденным, напряженным, сегодня она смеялась свободно и с облегчением. Потому что теперь-то она как раз не была в гуще сражения. Она стояла на берегу, она была в безопасности, и все это – только представление.

Она уже не спала по пятнадцать часов в сутки. Надо было чем-то себя занять, и Луиза брала в гостиной книги, распадающиеся на части карманные издания. «Джен Эйр», «Таинственный остров», все, что попадется под руку, выбор в гостинице был скудный. Вспомнив свое подростковое увлечение, пробовала рисовать карандашом в дешевом альбоме, который мистер Теренс нашел для нее в своих запасах, бродила с этим альбомом по ландам. Здесь обходишься тем, что есть, или перебиваешься в ожидании судна, которое привезет заказанное с острова Айлей или с континента.

Эта скудость была во благо. Незачем ломать голову, достаточно принимать то, что приходит, отдаться течению повседневности.

Она все чаще приходила поболтать с миссис Теренс, которая грела у рдевшего поддельным огнем электрокамина ревматические суставы.

Славная женщина очень гордилась тем, что Джордж Оруэлл писал здесь «1984». До того как купить дом, он провел несколько недель в гостинице. Заведение тогда держали ее мать и отчим. Она помнила этого сумрачного человека с длинным худым лицом и печальными глазами, который даже ей, маленькой девочке, не улыбался. Ничего удивительного нет в том, что он написал такую ужасную книгу, – когда она доросла до того, чтобы ее прочитать, ей потом кошмары снились.

«Несчастный безутешный вдовец», – говорила ее мать.

Луиза сочувствовала горю этого человека, который, как и она сама, искал здесь покоя.

У миссис Теренс явно появились свои соображения насчет Луизы, она делала намеки: «Дети?.. А на Рождество вы вернетесь домой?»

Хозяйка была убеждена, что молодая женщина залечивает на острове сердечные раны.

И правда – вот уже и Рождество. Луиза встречала его в гостинице, и ее, единственную постоялицу, пригласили разделить с хозяевами жареного дикого гуся – необыкновенно вкусного – и не очень удавшийся пудинг. Между Рождеством и Новым годом валил снег. Она продолжала свои прогулки, обувшись в высокие сапоги, которыми тоже снабдил ее мистер Теренс.

– Это сапоги моей невестки. Надо вам сказать, дети зимой теперь никогда сюда не приезжают, Балеарские острова им нравятся больше!

Никаких развлечений в этой затерянной деревне не было, разве что в пять часов заходили выпить после работы люди с расположенного напротив гостиницы винокуренного завода. Только мужчины, четверка холостяков, а по пятницам – два пожилых бригадира и счетовод. Луиза завидовала их простому и, казалось бы, однообразному общению. Кружка пива, за ней вторая, разговоры о том, как прошел рабочий день, о каких-то деревенских событиях, недовольство «этими в Лондоне», обещания голосовать за независимых – и все с этим акцентом, из-за которого половины слов не разобрать. Поскольку Луиза обычно как раз в это время возвращалась с прогулки, ее иногда втягивали в разговор.

– Ну что, барышня, продвигается ваша книга? Надо бы вам в следующий раз, как прояснится, прогуляться в сторону мыса Фенеара, там можно увидеть оленей…

Большего от нее никто не требовал, она заняла свое место в пейзаже, она – «французская писательница». Никому не было дела до того, откуда она приехала, что пережила, о чем пишет.

Один из них, Эд, поглядывал на нее с интересом, а как-то раз предложил в субботу прокатиться с ним на мотоцикле до винокурни. Но Луиза еще не готова была завязывать отношения, даже поверхностные. И все же она и в этом плане начала выздоравливать. Как-то ночью перед сном она положила одну руку себе на грудь, а вторая робко, осторожно пробралась между ног, и в конце концов Луиза испытала наслаждение. Чисто физическое, но это ее успокоило – она приходит в норму.