И власти плен...

В дверях Сергей Петрович замешкался с замком, было неприятно чувствовать за спиной тяжелое заварухинское дыхание. Сергей Петрович неестественно напряг плечи, словно ожидая внезапного удара.

Заварухин вернулся назад, опустился в кресло и оттуда, из комнаты, спросил:

— Послушайте, Решетов-младший. У вас есть дети?

— Дети?! При чем здесь дети?

Пес было рванулся к двери, но генерал успел подсечь его и ухватить за ошейник.

— Экий ты быстрый и несмышленый. Кто же собственную погибель торопит? Дурень ты, дурень.

И казалось генералу, что он слышит звук удаляющихся шагов. И в такт этому звуку он качал головой, заученно повторяя: «Нет детей. Нет детей. Нет». Генерал запустил руку в жесткий воротник собачьей шерсти, осторожно перебирал пальцами, другой рукой хватал пса за морду, вызывая игривое собачье рычание.

Закрылась дверь, нервное напряжение, державшее Сергея Петровича, отпустило разом. И разом он лишился сил и сполз на лестничные ступеньки. Пахло сыростью, перегретым борщом.

Уткнулся в холодные прутья перил, закрыл глаза. Накатилось откуда-то, изнутри, стало жарко и душно.

— Господи, — простонал Сергей Петрович. — Стыд-то какой. Фигляр, самозванец. Ничтожество!

А за дверью лаял пес, и было не понять, радуется он признанию Сергея Петровича или осуждает его.

* * *

Таффи можно поздравить с новосельем. Теперь ему будет хорошо, его окружат заботой. Нет никаких сомнений — семейный совет решил: им нужна собака. Строились планы, высказывались предположения. Как же мы хорошо заживем. Ай да дед. Ну что он все молчит? Его идея — ему хвала. Роскошного пса приобрели.

С утра пошел мокрый снег. По всем календарным срокам пора быть зиме. Двумя неделями раньше морозило основательно. Все ждали снега. А его, как назло, не было, и ветер гнал по выцветшему асфальту колкую, сухую пыль. Затем разом помягчало. И уж совсем некстати в середине декабря хлынули дожди. Нынешний мокрый снег шел как бы на смену им.

Нескладная зима — нескладные заботы. Лечебницу переводили в другое место, по соседству с научно-исследовательским институтом. Глеб Филиппович разрывался на части. Новое помещение еще ремонтировалось, а на него уже основательно жали, требовали немедленного переезда, грозились снести дом. Глеб Филиппович упорствовал, обязывала должность (два последних месяца он директорствовал в лечебнице). В душе он был этой смене рад, наконец они выбрались из барака и получили пусть не новое, однако ж фундаментальное помещение.

На иные заботы, помимо чисто рабочих, попросту не оставалось времени. Он возвращался затемно, равнодушно разглядывал листок бумаги, на котором жена с присущей дотошностью записывала все телефонные звонки, случавшиеся за день, успокаивал себя — спешного ничего нет. Если хватало сил, принимал душ, чаще сил не хватало. Глеб Филиппович проглатывал стакан холодного чая и уже ничего не слышал, не чувствовал, валился на постель и тотчас засыпал.

Настойчивые и настырные разыскивали Глеба Филипповича на работе, досаждали просьбами, звали приехать, глянуть одним глазом. Он ссылался на занятость, советовал отложить до следующей недели, обещал что-нибудь придумать. Знал наверняка — придумать ничего не сможет, надеялся, наверное, что людей возмутит его необязательность и тогда они отстанут сами. Будь он на их месте, непременно бы отстал. Не отставали. Более того, не сердились на него. Прощали забывчивость. Человек он нужный, ссориться с ним накладно.

Утром, завтракая на скорую руку, он еще раз глянул на записку жены — имя генерала стояло седьмым, а затем еще раз одиннадцатым. Подобная настойчивость могла показаться удивительной. Они редко разговаривали по телефону. Генерал никогда не звонил ему домой.

Глеб Филиппович гнал недобрые предчувствия. Причины могли быть самые неожиданные — охота например. Стоял конец декабря. Генерал слыл заядлым охотником. Подвернулась лицензия на отстрел лося или кабана, генерал собирает подходящую компанию.

Глеб Филиппович вспомнил сутулую фигуру генерала, его урезанный шаг, будто что-то мешало генералу ходить быстрее, увереннее. Напряженный взгляд, выдающий ожидание боли, которая уже давно поселилась внутри. Нет, генерал стар, ему не до охоты.

А зимняя рыбалка? В прежние времена генерал частенько искал напарника. Многолюдных компаний не терпел, а так вот, вдвоем-втроем, без суеты, без шума — что может быть лучше. Глеб Филиппович вздохнул. Думать о рыбалке приятно. Мысли такого рода мимолетны (им просто нет места в мозгу), как мимолетно мерцание светящихся окон проходящего поезда. Стоишь на переезде, ждешь. Холодно, дождь сечет. А там вот, за розовыми занавесками, тепло, уютно. Хорошо бы оказаться там. Поезд прошел. Полосатая жердь шлагбаума вознеслась ввысь и повисла как колодезный журавль. Надо продолжать путь, надо думать старые думы. А старые думы земны до невероятности — аппаратура, медикаменты, штатные единицы, сушильные шкафы. И нет в этих думах места ни рыбалке, ни собаке.