И власти плен...

Чай выпит, газеты просмотрены. День только начинается, а он уже устал. Рука по наитию тянется к сигаретам. Курить он не станет, вынет сигарету, помнет ее. Так и застынет с откинутой рукой, а на ковре желтоватый развод, похожий на облако золотистой пыли. Вроде как не просто сидит, чего-то ждет, к чему-то прислушивается. Вспомнил вчерашний вечер, досадливо чертыхнулся.

Не потому, что воспоминания тягостны, почувствовал агрессивность, настырность воспоминаний, они настигают его всякий раз в минуты покоя. Получается, что существует бесконечная по своей тревожной тональности мысль, а сон, ночь, служебные заботы суть паузы, как перебивки между картинами, как музыкальный антракт — надо успеть сменить декорации.

Он так и не придумал ничего.

Утром звонить генералу без толку. С семи до девяти дед гуляет. «Отрабатываю спортивный шаг с использованием трех точек опоры».

Своими объяснениями дед доволен, похоже на семейный каламбур.

Беспокойство требует выхода. Глеб Филиппович набирает номер. Для приличия ждет минуты три, бросает трубку. Генерал совершает свой утренний моцион. Через час он непременно его застанет. А вдруг очередная покупка и генералу нужен его совет? «Минутное дело, — уточнит генерал. — Подъехать, посмотреть, послать к черту. Старый знакомец мне покоя не дает, воевали вместе. И дело-то — тьфу! Шведский спиннинг. По глазам вижу — подделка. Ежели шведский, клеймо быть обязано. Говорит — смылось. Врет, конечно. Спиннинг-то новый».

Генеральские причуды, остались ли они? Не тот стал генерал.

И чего ему дался этот пес?

Можно подумать, он настроен оправдать человечество. Что-то надо делать с собой, у него болезненная чувствительность. Исповедь перед собакой. О таких вещах не говорят вслух. Психоманиакальный синдром — диагноз века. Еще не шизофрения, но уже есть надежда. Четыре человека еще не человечество. А может быть, их было пять, десять?

В этом доме никогда нет глаженых рубашек. Никогда!

Глеб Филиппович генералу не позвонил. Не сделал он этого ни на завтра, ни через неделю.

Забот с переездом в новое помещение оказалось столько, что они беспросветно заполнили все время суток. И хотя обстоятельства никак не располагали к научной дискуссии (упорядочение бумаг неминуемо при всяком переезде), Глеб Филиппович рискнул познакомить коллег из Ветеринарной академии с предварительными результатами своих исследований. Интерес коллег превзошел его ожидания.

И сразу же на Глеба Филипповича обрушился поток обязывающих слов: ты должен, тебе необходимо, срочно, сверхсрочно, отложи все дела. Он не успел опомниться, как уже надо было обобщить, проверить, готовить к печати.

Продолжительность суток осталась без изменения. Надо было укладываться в привычные двадцать четыре часа. И генерал, и Таффи отдалялись во времени. Он стал о них забывать, считая, наверное, что все устроилось и беспокойство генерала имело причины иные, менее обязательные. Однако в зимний метельный день случилась беда, которая нарушила привычный распорядок жизни и привела Глеба Филипповича в дом генерала Заварухина. Он явился туда самочинно, без предварительных звонков, подавленный и ожесточенный случившимся.

На вопрос, где собака, генерал отчаянно развел руками:

— Не уберегли, не уберегли пса, негодяи. Это все зять. Да и я виноват перед тобой, Глеб Филиппович. Крепко виноват — проглядел.

Никто не требовал от генерала рассказа, он заговорил сам, не желая упустить неожиданную возможность выговориться и облегчить душу. Генерал сильно волновался, забывал нужные слова, заполнял паузы утомительными скрипучими «эгм», «так сказать», и опять — «эгм», покашливал, причмокивал, краснел стесненно от понимания, что не сумел скрыть своего косноязычия и так откровенно подтвердил свою дряхлость. Наконец нужные слова находились. Генерал, начиная спешить, выталкивал их скорострельно, отчего рассказ получился сбивчивым.

«Дочь и зять гуляли с собакой по очереди. Зять собаку невзлюбил. Собаку подарил я. Все, что исходило от меня, зять считает вредным и ненужным. Зять вернулся с работы. В доме не оказалось хлеба. Он взял собаку и пошел за хлебом. Пса зять оставил у входа. А когда вернулся, собаки не оказалось. Украли».

Генерал замолчал, цепко ухватил стакан с водой, и вода в стакане покачивалась, повторяя дрожание его рук. Окружья вокруг глаз Валентина Алексеевича стали темнее, и было видно, как из правого глаза выкатилась слеза и стала заметно сползать по такой же темной морщине.