И власти плен...

Рассказ генерала, пересказанный его дочерью

Наши семьи когда-то были дружны. По сути, банальная история. Мой брат любил Нину Решетову. Уже было все договорено. И даже день свадьбы назначен — 22 июня. О том, что началась война, ты узнал в шесть утра. На какую-то секунду жизнь остановилась, привыкая к новым ощущениям, звукам, запахам, сработали невидимые шестерни, и все двинулось в обратном направлении. Знакомые улицы, знакомые лица, привычные голоса, а жизнь другая. Вы, военные, жили предчувствием войны. Война надвигалась неотвратимо. И странное дело, прямо пропорционально нарастающей угрозе росла ваша уверенность, что войны можно избежать. Парадоксы человеческой психологии: чем безвыходнее положение, тем острее желание сохранить надежду, что твое положение не безвыходно.

Первая сирена перечеркнула иллюзии, случившееся обрело единственное толкование — началась война. Твой сын не хотел ничего слушать. Только добровольцем и только на фронт. Житейские заботы отошли на второй план. О свадьбе никто уже не вспоминал. Переживания крутились вокруг двух событий: когда на фронт уезжаешь ты и когда вслед за тобой или перед тобой туда уезжает сын. В суете не заметили, что последние дни Нина почти не бывала у нас. С Решетовым-старшим ты работал в одном ведомстве. Ощущение привычных отношений негласно как бы присутствовало между вами.

Первой спохватилась мать. Сын ответил шуткой: «Свадьба переносится на осень. Вот раздолбаем фашистов и уж тогда отгуляем». А что касается их отношений — они решили расписаться. Ему, дескать, все равно, но Нина настаивает. В загсе им назначили день и определили время. Вот и кольцо! Сын извлек из стола свадебный подарок, подбросил в воздух, поймал его. «А твое?» — спросила мать. «Моего не будет, — ответил сын. — Не положено — комсомолец».

Вечером сын поехал к невесте. Мать отчего-то нервничала. Все спрашивала у тебя, стоит ли Игорю жениться? Ты торопился, отвечал невпопад. Тебя вечно куда-то вызывали. На переживания подобного рода у тебя попросту не оставалось времени.

Вернулся ты лишь под утро. Открыл дверь и уже с порога почувствовал что-то неладное. В кабинете и на кухне горел свет. Заплаканное лицо матери, пустые пачки «Беломора» — обе пустые, окурки в пепельнице. Ты очень устал, и тебе не хотелось заранее ничего переживать. Сел на стул и спросил: «Ну что тут у вас? Рассказывайте». И они рассказали. На белом блюдце лежало обручальное кольцо. Сын стряхивал пепел на это же блюдце, и тогда кольцо легонько позвякивало, напоминало о своем присутствии.

«Они передумали, — пробормотала мать, закрыла рот рукой и сдавленно заплакала. — Обстановка изменилась, сейчас не до любви. «А если тебя убьют?» — Вера Антоновна так и сказала Игорю — «убьют». «Война, — сказала она. — Надо думать о другом», — всхлипы мешали матери говорить.

Ты был скупым на чувства отцом. Отчаяние матери никак не могло завладеть твоим сознанием. Ты слушал, и все случившееся представлялось тебе досадной неприятностью, не бедой, а именно неприятностью, какие могут быть и какие следует переживать спокойно. От тебя ждали слов разума, слов утешения, слов, способных все поставить на свои места. Как уж ты там себя повел в самом деле, я не знаю. Но, судя по твоему рассказу, ты остался самим собой.

«Отставить слезы. — И словно бы разговор шел о пустяке, сломанном стуле, потерянной вещи, сказал: — Ничего не случилось. Ничего. — И, уже обращаясь к сыну: — В таких случаях говорят: забудь. Я тебе скажу иначе: запомни. Только так мужчины становятся сильнее».

Ты долго молчал. Похоже, я ошарашила тебя пересказом твоих собственных слов. И тогда я спросила: «Ты желаешь повторения истории?» Твое лицо — на нем не дрогнул ни один мускул, как если бы ты не слышал моих слов. Наверное, так оно и было. Ты разговаривал не со мной, а лишь заканчивал тот прерванный разговор.

«Они знали друг друга более двух лет, — сказал ты. — Со стороны они представлялись идеальной парой».

«Оставим их в покое, — а это уже сказала я. Мое нетерпение выплеснулось наружу. — Я никогда не видела своего брата. Он был. Геройски погиб, любил несчастливо. Что брату мое отмщение? Прах не ведает чувств. Оно нужно тебе. Жертва на алтарь семейного тщеславия. Мать поняла бы меня».

Ты ничего не ответил, крутнулся на стуле и замер как изваяние. Рука машинально ткнулась в ящик, на ощупь достала футляр. Щелчок походил на треск скорлупы. Крышка отскочила, на черном бархате тускло отсвечивало золотое обручальное кольцо.

«Что делать с ним? — спросил ты и тихо подул на кольцо, сдувая невидимую пыль. — Ты призываешь меня совершить то же самое? — Щелчок, и футляр закрылся. — Я слышал, вы знакомы полгода?» — «Полгода и три дня». — «Он ждет твоего ответа?» — «Да». — «Они знают, чья ты дочь?» — «Да». — «Ты его любишь?» — «Он мне нравится». — «Нравится, — чувственная абстракция. Ты слишком мало требуешь от жизни. Поступай как знаешь. Твоему брату было тогда девятнадцать…»