И власти плен...

«Я скоро поняла, что рассчитывать на твою инициативу не приходится. Спустя месяц, когда ты заболел, помнишь, я позвонила тебе на работу? Ты оставил мне только рабочий телефон». — «Мне обещали квартиру, давать гостиничный телефон я считал неудобным». — «Может быть. Квартиру ты получил через полгода. А тогда, сопливый и температурный, валялся в гостинице. Я ухаживала за тобой. Забыл?» — «Нет, отчего же, помню. Ты признавала только иностранные лекарства». — «В такие минуты граница исчезает, размывается. Я спросила себя: а почему нет? Ты выходила его. Ты имеешь право. Когда ты проснулся утром и увидел меня рядом с собой в своей постели, ты сделал лишь одно движение: потеснился, оставляя мне больше места».

Не сегодня он поймал себя на мысли — ему нравится уходить из здания заводского управления последним. Безмолвствует заводской двор, безмолвствует улица. Шум города далек, малоразличим. В коридорах так тихо, что закрадывается страх. Звуки, о существовании которых не знал раньше, явственны и необъяснимы. Прислушиваешься, стараешься угадать: рассохшийся паркет, вода журчит в батареях, и еще что-то, не понять, шорох, кто-то скребется. Он ускоряет шаги, и гул его шагов заглушает остальные звуки. Раз-два, раз-два, раз-два! Темнота уже не кажется приятной, рука шарит по стене в поисках выключателя. Вспыхивает свет. Удивительно: в освещенном коридоре гул шагов не так слышен.

Ветер налетал порывами, и дождь, подхваченный ветром, собирался в волны, и они раскачивались, уподобляясь морскому приливу. Зонт рвало из рук, он с трудом удерживал его. В такую непогоду зонт был скорее помехой. Гремело кровельное железо. Из дождевых труб рвалась пенная вода. Он посмеялся над собой: все мы любим рассуждать о ненастье, восхищаться ненастьем, говорить о своей влюбленности в непогоду, но стоит испытать ее на себе вот как сейчас, когда согреваешь рукой мокрое от холодного дождя лицо, поворачиваешься к ветру спиной и ощущаешь лопатками, как стремительно намокает плащ, — и сразу восторги по поводу непогоды представляются фальшивыми. Человек легко лжет себе по мелочам.

По мере того как приближался день юбилея, не думать об этом становилось невозможным. Вмешиваться, овладевать ситуацией — стиль его поведения, привычный и для него и для окружающих, и вдруг такая крайность: безразличие, полная отстраненность. Парадокс, нелепость — люди приучены к его присутствию. Импульс. Метельников давал импульс, он же сам его и принимал и с этого момента уже выполнял роль маховика. А все они: сотрудники, подчиненные, коллеги — приводились в движение его волей, его мыслями, его словом. Они и сейчас ждут того же.

Дождь усилился до такой степени, что идти по улице было уже невозможно. Потоки неслись по тротуару, мостовая напоминала перекат горной реки. Вода дыбилась, бурлила, пенилась. Метельников уже не шел, а бежал, выискивая глазами укрытие. Это был новый район, он только застраивался, дома стояли достаточно далеко от дороги, и до каждого надо было еще добежать. Унылые в своей одинаковости, лишенные каких-либо выступов, архитектурного изыска, с мокрыми, отсыревшими стенами, под проливным дождем они выглядели голыми. Неизвестно, сколько бы времени Метельников еще бежал вот так, по-сиротски, оглядываясь кругом, если бы не крохотный трехэтажный особнячок, чудом оказавшийся на пути и чудом уцелевший среди этой многоэтажной цивилизации.

Его тоже полосовал дождь. Особнячок был похож на рубку корабля. Неосвещенное строение с единственной лампой под козыречком, таким же миниатюрным, как и он сам. А под козырьком — кусочек сухого асфальта, не более трех квадратных метров. Он оказался там не один. Молодая пара, они стояли у самых дверей, прижавшись друг к другу, удивленные и напуганные разбушевавшимся ненастьем. Они и одеты были не по сезону, в легких спортивных куртках, и обувь тоже была легкой, никак не предназначенной для такой погоды. Девушка замерзла, и мальчик старался согреть ее, держал ее руки в своих, время от времени склонялся над ними и дышал на них. Как давно это было, подумал Метельников и закрыл глаза. Скорее всего я им мешаю. Но идет дождь, они видят, как я вымок, и вряд ли осуждают меня. Лучше будет, если я отвернусь. По крайней мере они догадаются, что я понимаю их, мое присутствие не такая уж большая помеха. Метельников отвернулся.