И власти плен...

Он долго тянул с ее назначением, боялся решиться на этот шаг. О деловых качествах уже не говорилось. Дед вынашивал свои идеи годами. «Умна, решительна, все понимает». Когда Дед говорит «понимает», это высшая аттестация. Все понимает: и суть дела и людскую суть. Опасения были другого рода… Он подумал: будет лучше, если он устранится, перепоручит это дело кому-то из заместителей. Но служба главного экономиста всегда подчинялась непосредственно генеральному директору. Его отстраненность будет замечена всеми. Что подумает Фатеев? Фатеев был и остается.

И все-таки он счел возможным. Вызвал главного инженера Вениамина Лаврентьевича Ракова, в простоте — Лаврика. Усадил в кресло, угостил импортными сигаретами, угадал восхищение заядлого курильщика, достал из стола нераспечатанную пачку таких же сигарет, вручил в качестве презента. Раков, сбитый с толку купеческим жестом директора, вертел в руках увенчанную замысловатыми гербами сигаретную упаковку, испытывая не столько приступ благодарности, сколько беспокойства.

Метельников в общих чертах обрисовал ситуацию: сослался на свою занятость, велел с вызовом людей не тянуть, дал беглую характеристику перечисленным в списке, уточнил, что сам этих людей знает шапочно и Ракову надлежит прощупать их основательно. Личное дело Разумовской Метельников передал последним без каких-либо разъяснений. В общем, так: будь прозорлив и придирчив. Не кому-нибудь замену ищем — Деду. Кстати, Дед в курсе событий. Особо не секретничай. Как станешь приглашать людей, дай ему знать. Захочет — придет, не захочет… Метельников изобразил на лице сожаление, словно сам оказался свидетелем дедовского отказа.

Раков ушел. Метельников пометил в календаре число, которое назначил для себя как срок окончательного решения. Он уже не сомневался, что поступил правильно. Раков был исполнителен, самолюбив, однако излишне осторожен: боялся ошибок. Неожиданных решений Раков не принимал. Однажды Метельников вскользь укорил его в этом. Раков, не ведая смущения, ответил: «Внезапные решения — привилегия первых лиц: решения заместителя должны быть правильными». Про Фатеева Метельников ничего не сказал. Зачем? Боязнь совершить ошибку погонит Ракова в фатеевский кабинет. И то, что этот шаг Раков предпримет без подсказки Метельникова, делало ситуацию интригующей, что по-своему было даже приятно.

Они трое и решат: Фатеев, Раков и Дед. А он? Ему не в чем себя упрекнуть.

Метельников потянулся к телефону. Кандидатур должно быть две, может быть, три приблизительно равноценных. Номер Ракова отвечал протяжными гудками. Похоже, угадал: Раков уже в фатеевском кабинете. Ну вот и отлично, сказал Метельников. Его всегда охватывало приятное возбуждение, когда он угадывал поступки своих подчиненных.

Дебаты были недолгими: все трое высказались за Разумовскую. Раков отпечатал приказ, но подписывать не решился. Ждали Метельникова. Внезапный отъезд директора всех озадачил. Такая поспешность не в его духе. Знали, куда едет, знали зачем: Метельникову предлагали взять под свое начало еще один завод, он сопротивлялся; объединение разрасталось и могло стать неуправляемым. Утром он позвонил оттуда Ракову. Затем короткий разговор с главным инженером, с Фатеевым. Приказ о назначении Разумовской подписал Раков.

И тотчас принятое решение представилось ему опрометчивым: ее присутствие будет мешать ему. Должность такая, по нескольку раз на день: что скажет главный экономист? Согласуйте с Разумовской. Пригласите Разумовскую, поручите Разумовской. Видеться будут чаще, встречаться реже. Он не выдержит первым и признается ей: «Я чувствую себя незащищенным. Помогите мне». Она не ответит, лишь поднимет умоляющий взгляд — свидетельство ее бессилия: «Как?» Даже не шепот, дыхание, сопровождаемое еле различимым звуком. Как?.. Если бы он знал. Появилось нечто, чему положено быть сокрытым, что требует правдивой лжи.

Жена ничего не знала да и не могла знать. Случись Метельникову признаться, сказать правду, он бы потерялся. Странная это была бы правда, когда обман неразличим и не поймешь, в чем его больше — в признании якобы правды или в отрицании ее. Самому себе не просто ответить, в чем твой проступок, помимо ощущения возможного, но еще не случившегося. Правда была лишь в том, что внутренне он был готов к непредсказуемому. Однажды он подумал, что эта якобы правда жене будет неинтересна, она не поверит. Она считает, что причины для недовольства, для бунта могут быть только у нее. Почему? Да и роль эта ее не устраивает, а она играет, играет упоенно, словно с первых дней совместной жизни готовила себя к роли пострадавшей. Существовало три мира под одной крышей: его мир, мир жены и мир детей. Менялись пропорции этих миров. Сжимался, выветривался, истекал временем один, а на место освободившегося наплывал другой, пребывающий своими помыслами и чувствами в будущем, и выгораживал, высвобождал место для этих, уже видимых, завтрашних дней.