И восходит луна

Грайс улыбнулась. Они снова принялись целоваться, так страстно, что боль в челюсти ощущала даже Грайс. Она вдруг почувствовала, совершенно особым образом, вот ее семья. Недовольный, перемазанный в кетчупе Ноар, отстраненная Олайви, которая будто смотрела скучный фильм, не отлипавшие друг от друга Аймили и Лаис. А где-то там, недалеко, но невидимые, были Дайлан и Маделин в самый счастливый день их жизней. Грайс всмотрелась в поле перед ней. Оно представляло собой какую-то странную, неправильную фигуру, как треугольник, решивший ближе к вершине вдруг стать кругом. На вечно-зеленой в любое время года траве Грайс видела странные, песочного цвета, залысины. Наверное, они были как-то регламентированы правилами, потому что образовывали странные фигуры, однако для Грайс это все было не менее загадочно, чем узоры на кукурузе из передач про НЛО, которые любила смотреть Аймили.

Стадион был полон. Здесь были самые влиятельные и известные люди страны, а так же и самые обычные. Дайлан не продавал билетов, он просто вбросил определенную квоту и те, кто успел, забронировали их. Периодически Грайс видела ребят, разносивших напитки и еду, типичную для матчей, совсем не праздничную — попкорн, хот-доги, яблоки в карамели.

Далеко не сразу Грайс заметила, что по краям поля к стенам, изукрашенным цветастой рекламой спонсоров матчей, прямо под трибунами зрителей, прикованы цепями, как собаки, дикие девочки. Они вели себя очень по-разному — кто-то сидел спокойно, кто-то сжался в комок и раскачивался, кто-то лежал, кто-то расхаживал, насколько позволяла цепь. Издалека Грайс не видела, где Лайзбет. Лица их были теперь открыты, но белые, легкие платья в этот теплый, но осенний день, остались неизменны.

Зазвучал эмериканский гимн, и все вдруг встали, замерли. Грайс же, впервые за свою жизнь, оставалась сидеть, и все на их скамье — сидели. Грайс видела, как мучительно Ноар борется с желанием встать и отдать честь гимну своей Родины. Однако по этикету это не полагалось. Они были выше Эмерики. Гимн отзвучал, но вместо команды на поле вышли Дайлан и Маделин.

На нем был смокинг, настолько нарядный, что почти пародийный, на ней — ослепляющее белое платье. Они улыбались. Маделин послала поцелуй кому-то далекому с последних рядов, и Грайс подумала — ее брат.

Дайлан и Маделин вместе были невероятно красивы. Он держал ее, его смуглая, темная рука сжимала ее фарфорово-белые пальцы. Публика взревела, приветствуя их. Громкость была чудовищной, Грайс зажала уши, однако она и сама кричала вместе со всеми. Она была счастлива за них.

Вслед за Маделин и Дайланом вышел жрец, его Грайс не знала. Их с Кайстофером женил ее отец, но у Маделин не было отца-жреца, дяди-жреца, брата-жреца. Она не была жрицей вовсе.

Дайлан и Маделин встали на место, которое, учитывая скудные познания Грайс в бейсболе, возможно, занимал кэтчер. Грайс не была уверена — папа иногда смотрел бэйсбол, и кажется именно на том месте всегда сидел на корточках парень, ловивший мяч.

Дайлан поднял руки, и толпа утихла, будто каждому лично зажали рот.

— Добро пожаловать, друзья, — сказал Дайлан, и голос его разнесся по всему стадиону, усиленный крохотным, невидимым с места Грайс, микрофоном. — Мы рады, что вы пришли сюда для того, чтобы посмотреть на нас, в этот день невероятного счастья. Я никогда еще не ощущал, как прекрасно это, быть здесь, быть сейчас, а не в другое время, в каком-то другом месте. Здравствуй, Эмерика! Надеюсь и тебе хорошо здесь и сейчас!

Толпа снова издала радостные вопли, и Грайс — вместе с ней. Ей нравилось ощущать себя частью праздника, она даже позабыла о девочках — живых людях, которых держали на цепи, как животных. Кто-то из девочек закрыл уши руками, и Грайс внезапно замолчала. Кайстофер, молчавший все это время, взял ее за руку — только на секунду. Он хотел понять, все ли в порядке с ней — дикие девочки не волновали его.

— Эмерика, — снова сказал Дайлан, и тишина зазвенела, вторя звону его микрофона. — Я хочу наградить тебя за терпение, за радость, за принятие. Однако сначала закончу, если ты не против, со своими семейными делами.

Дайлан хлопнул в ладоши. Он был радостный, почти по-шутовски торжественный. Грайс увидела, как слуги, жрецы вроде нее, одетые в черное, выносят коробочки разных размеров, бархатные, красные. В них содержалась Касси. С помощью ее тела Дайлан вырвал у Мэргана обещание не убивать Лаиса.

— Дом Тьмы, я хочу вернуть тебе твою дочь, — объявил Дайлан. Некоторое время царила тишина, будто у Дома Тьмы вовсе не было желания получать Касси. А потом Грайс во второй раз в жизни увидела Мэргана. Он изменился. Теперь он не выглядел таким внушительным и жутким, как в первый раз. Его вывезли на инвалидной коляске чернокожие слуги. Голова Мэргана была запрокинута, и Грайс поняла — он спал. Иногда до Грайс доносился приглушенный бархатом и деревом голос Касси. Она звала папочку.

Дайлан засмеялся, а потом дунул в микрофон, звон прошел чудовищный.