И восходит луна

— Богиня обмана и всего, что не должно видеть. Если спросишь про детство моей маленькой сестрички, она на тебя обидится. Аймили мало что помнит. Папа держал ее на галлюциногенах с пяти лет. Ничего страшного, она бессмертна, ее организм способен выдерживать любые дозы опиатов, токсинов или синтетических психостимуляторов. Она видела то, чего нет на протяжении многих лет, пока не научилась управлять этим так, чтобы вместе с ней видели и все остальные. Аймили ненавидит папулю.

Кайстофер достал из кармана сахарные конфеты в форме разноцветных сердечек, принялся грызть одну за другой, как орешки.

— М, — сказал он. — Лимонный! Обожаю лимонный вкус! То есть, ненавижу! Я перепутал!

Он вдруг притянул Грайс к себе и с поцелуем передал ей конфету. В другой ситуации Грайс испытала бы брезгливость и отвращение, но сейчас с удовольствием распробовала кислую сладость. Кайстофер говорил обо всех этих чудовищных вещах так спокойно, будто они не стоили ничего, будто это рядовая семейная история, имеющая значение только в голове ребенка. Как, к примеру, переезд в другой город или смена школы. Ничего трагичного, так устроена жизнь. Таков есть мир, и ничего с этим сделать нельзя.

Кайстофер принялся насвистывать незнакомую Грайс песенку, он перевернул следующую страницу. Олайви сидела в слишком большом для нее кресле, подобрав ноги под себя. В руке у нее была книжка, и она сосредоточенно водила пальцем по строчкам. Кажется, она не замечала того, что ее фотографируют или делала вид, что не замечала.

— Олайви не выходила из своей комнаты до семнадцати лет с того самого дня, как умерла мать. Она не общалась ни с кем. Ей было разрешено смотреть на мир только через окно. Она должна была найти другой способ.

Кайстофер снова заговорил на своем чудовищном, непроизносимом языке, и тут же перевел:

— Богиня, смотрящая чужими глазами.

Грайс потянулась к альбому, чтобы перевернуть страницу, ей не терпелось узнать про Кайстофера, ее любопытство было почти нездоровым. Но Кайстофер захлопнул альбом так резко, что едва не прищемил ей пальцы. Он бросил его в сторону, как будто это была безделушка, которую давно пора выкинуть. Кайстофер притянул Грайс к себе, обнял, как игрушку, принялся целовать.

— Какая ты любопытная, — прошептал он. — Если я так тебе все и расскажу, то игра будет неинтересной.

— Но ты и он, — начала было Грайс, однако Кайстофер приложил палец к ее губам.

— Считай, что я — его брат-злодей. Или он злодей. Это зависит от того, как ты смотришь на власть, государство, корпорации и финансовые преступления.

Он засмеялся, а потом вдруг замер, склонил голову набок.

— Знаешь, зачем я тебе это рассказываю?

Грайс покачала головой. Ей было страшно, и в то же время он так необъяснимо нравился ей.

— Потому, что моя родная, тебе лгут о том, что мы похожи на людей. Когда ты выносишь и родишь нам ребенка, мы тоже решим, на что он способен. Мы будем делать с ним вещи, которые будут казаться тебе чудовищными.

Он коснулся ее живота, осторожно погладил, как гладил бы беременную женщину любопытный ребенок.

— Наша собственная мать не могла это выдержать. Она наглоталась таблеток и сдохла. Бросила нас.

— Мне жаль, — осторожно сказала Грайс. Кайстофер театрально всхлипнул, а потом вдруг столкнул ее со стола, она упала на пол, больно проехавшись локтем по осколкам. По руке заскользили теплые ручейки.

Кайстофер спрыгнул, он пнул ее, потом поставил ногу ей на грудь.

— И, кстати, мы теперь семья.

Грайс попыталась вдохнуть, однако это оказалось сложнее, чем она думала. Кайстофер слишком сильно давил ногой ей на грудную клетку. Она видела кроваво-красные носки, блестящие ботинки с похожими на кровь пятнами джема на них.

Грайс быстро закивала. Конечно, они семья. Она вдруг поняла — он может ее убить. Грайс вспомнила ощущение из не слишком далеких времен — ощущение пустоты, подобной смерти. Ей тогда очень хотелось умереть. И когда ей было страшно, Грайс всегда вспоминала это чувство, как знак того, что жизни есть разумная альтернатива. Ничего не страшно, когда ты готова умереть.

Но сейчас то опустошительное ощущение казалось таким далеким и незначительным. Грайс коснулась пальцами носков его ботинок, осторожным, просящим движением. Она заметила, что рукав ее блузки пропитался кровью.

— А если ты — моя семья, — рассуждал Кайстофер, смотря куда-то в потолок. — То ты можешь меня отпустить.

Он вдруг перестал прижимать ее к полу, Грайс хотела вырваться, но Кайстофер навалился на нее сверху. Одной рукой он держал ее за горло, не сдавливая, просто не давая вырваться, а другой приближал к ее зрачку длинную иглу или спицу, Грайс не могла рассмотреть ее с такого близкого расстояния.

— Я проткну твой очаровательный, невосстановимый, единственный в своем роде зрачок, конфетка, — сказал он певуче. — Выпусти меня отсюда. Скажи…

Он пропищал:

— Можешь идти, Кайстофер, я отпускаю тебя! Ты ведь член моей семьи, ты тоже должен развлекаться! Такой ты мне нравишься гораздо больше! Уж точно лучше скучного тебя!