И восстанут мертвые. Смерть знахаря. Любопытство убивает

В канаве послышалось копошение, над землей показалось свирепое лицо, а затем и туловище возмущенного Исайи. Он не собирался позволять каким-то чужакам, хотя бы даже и священникам, указывать ему, какие ветры и запахи в его родной деревне хороши или плохи. Полный негодования, Гормли закрыл крышками люки отстойника, сердито потоптался на них и заковылял в сторону деревенского паба, бросив работу. Он решил объявить забастовку!

Мистер Клапледи, не подозревая о его отступничестве, продолжил свой путь. Ему нужно было зайти в церковь, а потом навестить больных прихожан. Дерзкая выходка Гормли вывела его из себя, и, чтобы отвлечься, пастор применил мыслительный прием, который ошибочно считал собственным изобретением: принялся декламировать вслух первое стихотворение, что пришло ему в голову. «Помню я, помню дом, где родился…»[70] – бормотал мистер Клапледи по пути к центру деревни Хилари-Магны.

В тот день посещение больных не заняло у мистера Клапледи много времени. В первую очередь он наведался к мистеру Оллнатту, бакалейщику и церковному старосте, у которого случился поясничный прострел. Владелец лавки был человеком вздорным и сварливым, со своим духовником долго не церемонился и поспешил его выпроводить. Оллнатт изнывал от нетерпения у себя в спальне над магазином, напряженно прислушивался к беспрерывному треньканью дверного колокольчика внизу и гадал, как там распоряжается его помощник: следит ли за стрелкой весов и считает деньги или работает с прохладцей, а больше бьет баклуши да болтает с деревенскими девушками. Мистер Клапледи быстро ретировался, подгоняемый ужасающим зловонием мазей и растираний в склянках, что окружали больного.

На Хай-стрит священник повстречал невестку Исайи Гормли, женщину ленивую и весьма плодовитую. Пятерых из шести ее детей забрали в инфекционную больницу – они стали жертвами эпидемии скарлатины. Многодетная мать стояла в дверях небольшого коттеджа и кормила пышной грудью своего младшего отпрыска. На лице ее застыло сонливое блаженное выражение. Грязная женщина с растрепанными волосами на пороге запущенного дома. «Lutulentus sus»[71], – вспомнилось вдруг пастору. Так в школьные годы учитель латинского языка отозвался о неряшливой парте и тетрадях самого преподобного Клапледи.

Миссис Гормли-младшая принялась тараторить.

– Я всегда говорю: нет худа без добра! – выпалила она и едва не задушила своего младенца, прижав его лицо к обильному молочному источнику. – Для меня это настоящий праздник. Теперь, когда детей нет, мне даже не верится, что я жива… Нет, я не скучаю по ним. Но, надеюсь, они вернутся не слишком скоро. Для них это тоже каникулы.

Мистер Клапледи с тягостным чувством заторопился прочь. Похоже, все его попытки хоть как-то улучшить условия жизни и изменить образ мыслей жителей деревни оставались бесплодными. Но нельзя отчаиваться, напомнил себе пастор. Он не должен терять надежды. И мистер Клапледи снова прибегнул к своему испытанному средству: принялся бормотать себе под нос первые же стихотворные строки, что пришли ему на память:

Где Бахрам отдыхал, осушая бокал,
Там теперь обитают лиса и шакал.
Видел ты, как охотник, расставив капканы,
Сам, бедняга, в глубокую яму попал?[72]

Пастор вдруг с ужасом осознал, что невольно впал в неверие – скверную штуку сыграла с ним память, – и поспешил направить мысли в иное русло: подумал о Гормли, который, как он полагал, все еще возился в зловонной яме.

Исайя между тем находился неподалеку. Когда священник покинул коттедж Гормли-сына, из-за угла дома показалась фигура отца. С лица его невестки тотчас слетело блаженное выражение.

– Что вы тут делаете в это время? – завизжала она пронзительно. – Разве вы не должны чистить сливную яму пастора? Там работы на целый день!

Старый Гормли пал духом, он боялся ее.

– Я и начал, но потом объявил забастовку, вот так. Я никому не позволю придираться к моей работе, даже священнику. Я бросил это дело, пусть преподобный сам разбирается.

Он обнажил беззубые десны, довольный своей убогой шуткой. Миссис Гормли-младшая раскатисто расхохоталась, но без всякого веселья. От старого болтуна шел густой пивной дух.

– Значит, забастовку? Вы старый пустобрех, никчемный ленивый бездельник! Мало мне приходится кормить голодных ртов на заработок Джо, так еще один нахлебник выискался, и ему подавай еду да питье! Возвращайтесь к работе, и поживее, да не вздумайте никуда заглядывать по дороге: вам бы только развлекаться и болтать! Или вы принесете мне вечером пять шиллингов, что обещал за работу пастор, или ищите себе ужин и ночлег где-нибудь в другом месте. В этом доме нет места старым пройдохам и попрошайкам. Так что проваливайте…