И возвращается ветер...

«ЗАПОМНИ САМ, СКАЖИ ДРУГОМУ, ЧТО ЧЕСТНЫЙ ТРУД — ДОРОГА К ДОМУ», — написано аршинными буквами, как и в любом другом лагере. И огромная красная доска в центре зоны: «МЫ, ОСУЖДЕННЫЕ, КАК И ВЕСЬ СОВЕТСКИЙ НАРОД, ОБЯЗУЕМСЯ…» — выполнить, перевыполнить, догнать, перегнать. И опять-таки у каждого барака, под стеклом, — своя стенгазета, выполненная стараниями «вставших на путь исправления»:

«Осужденные Иванов и Петров хорошо трудятся, перевыполняют норму. Они встали на путь исправления и являются членами секции внутреннего порядка. А осужденные Сидоров и Федоров уклоняются от работы, не выполняют норму и нарушают режим содержания. За это они водворены в ШИЗО на 10 суток».

Тут же и карикатура — Сидоров и Федоров за решеткой.

Впрочем, «исправившиеся» по-настоящему никогда не работают. Начальство устраивает их на такую работу, где проценты идут безо всяких усилий. Так уж устроена работа в лагере, что на одной должности можно ничего не делать, а 150 процентов обеспечены. На другой же весь день вкалывай — дай Бог, 70 процентов.

Первое, что мне бросилось в глаза, когда привезли в лагерь, — обилие людей с красными нарукавными повязками, нашивками, треугольниками, ромбами и т. п. Их половина, если не больше. (Когда я попал в 73-м году в политический лагерь, там повязочников не было. Даже «полицаи», осужденные за сотрудничество с немцами, а теперь сотрудничавшие с лагерным начальством и входившие в какой-то там совет коллектива, предпочитали скрывать это, темнили и повязки надевать не решались.)

Это СВП — Секция Внутреннего Порядка. Как говорят в лагере, «Сука Выпрашивает Половинку». «Твердо встали на путь исправления», «активно участвуют в общественной жизни» — все это напишет начальство в ходатайстве об их досрочном освобождении через половину или две трети срока (в зависимости от статьи). А на самом деле — сотрудничают с администрацией, наводят угодные ей порядки, доносят на солагерников, и все это оформлено как самодеятельная организация заключенных, своего рода «самоуправление». На деле, однако, ни о каком самоуправлении и речи нет. Есть просто подручные начальства, работающие за досрочное освобождение. И конечно, им все дозволено. Он тебя ударит — ничего. Ты его ударишь — статья 77-1: «терроризирование заключенных, вставших на путь исправления» (от 8 до 15 лет или расстрел). Естественно, именно они, «вставшие на путь исправления», и терроризируют лагерное население с благословения начальства.

Террор нарастает, доходит до такой точки, когда это уже становится нестерпимо. Тогда происходит лагерное восстание, вспыхивает бунт. Кого-то из «исправившихся» убивают, кого-то калечат, дубасят кольями, кромсают ножами, а они, спасаясь, выпрыгивают на запретку, под охрану пулеметов, или бегут на вахту, искать спасения у своих хозяев. Иногда восставшие поджигают бараки и прочие лагерные сооружения (лагерная традиция запрещает поджигать только столовую и санчасть). Какое-то время лагерь стоит в осаде, с усиленными караулами на вышках, а затем дополнительно вызванные солдаты входят в зону и подавляют бунт. Начинается следствие, выявляют «зачинщиков» и основных виновников, судят их показательным судом, обычно здесь же, в лагере, и приговаривают к расстрелу (или добавляют срока до 15 лет). Некоторое время в лагере спокойно — «вставшие на путь исправления» наглеть не решаются: слишком свежи еще в памяти картины бунта. Но проходит несколько лет, состав меняется, забывается прошлое, и все начинается сначала. В 60-е годы такие бунты были явлением частым.

Основная цель лагерей — экономическая выгода, поэтому начальство больше всего заботится о выполнении плана. От этого зависит их личная карьера, премиальные и прочие блага. Одновременно законодательство и господствующая идеология считают каторжный труд «основным средством перевоспитания». Все в лагерной жизни зависит от работы и подчинено ее интересам.

За забором — производство, рабочая зона, мебельный комбинат.

Нет ничего паскуднее лагерного развода, когда темным зимним утром, разбуженный хриплым фабричным гудком, с остатками какого-то смутного сна в голове, ты бежишь сначала в вонючую столовую, из дверей которой валит пар, как из бани, а потом, наскоро проглотив какую-то бурду с клейкими рыбьими костями, так же бегом несешься к воротам, на ходу запахивая бушлат. И там, съежившись от холода, ждешь, пока надзиратель в овчинном полушубке и в валенках пересчитывает по пятеркам серую массу сгорбившихся зэков. И приехал-то я в лагерь в конце 67-го, к самым трескучим морозам, и освобождался в 70-м, больше ползимы просидев. И все три зимы, как нарочно, были на редкость суровые.

— Четвертая бригада. Первая пятерка, вторая пятерка, третья, четвертая, пятая. Проходи!

— Семнадцатая бригада. Первая пятерка, вторая, третья…