И возвращу тебя…

— Ты у нас пока Гамаленок, — смеялся дед. — Крошечный пушистый верблюжонок, который станет большим и сильным верблюдом. Помни: настоящий гамаль никогда не знает усталости. Но запомни и другое: даже у самого сильного есть предел, когда он падает на колени и умирает. Пусть всемогущий аллах не позволит тебе добежать до этого предела.

— Я и сам не дурак, — храбрился Гамаль. — Зачем мне бегать до смерти? Разве нельзя остановиться заранее? Ну, совсем незадолго, всего за одну маленькую минуточку?

Дед вздыхал и отрицательно качал головой:

— Если бы можно было так, то никто никогда бы не умирал. Вся беда в том, что только всевышний знает, где находится предел у каждого верблюда и у каждого человека.

— Тогда я вообще не буду бегать! — сердито топал ногой мальчик.

— Ээ-э, нет… Будешь, еще как будешь…

— Почему?

— Да все потому же, почему и все бегают, — старик поднимал свой коричневый корявый палец и лукаво улыбался. — Каждому хочется узнать: а вдруг Творец коснулся его своим перстом, как того белого верблюда?

Дед дурашливо тыкал Гамаля в бок, в самое щекотное место, и они вместе покатывались со смеху, старый и малый.

Но в тот жаркий день, когда Гамаль утюжил — ботинками и животом вперемежку — раскаленную корку Негева, ему было вовсе не до смеха. Утешало одно: солнце сжалилось и принялось клониться к закату немного раньше, чем появилась неприятная слабость в коленях. Гамалю еще ни разу не приходилось доходить до того предела, о котором говорил дед, но некоторые этапы по дороге к нему он уже знал. Слабость в коленях была первым признаком; затем начинала болеть спина. Через некоторое время Гамаль обнаруживал, что не может сжать руку в кулак. Наконец, появлялись сложности с дыханием, как будто легкие уменьшались в размере по меньшей мере наполовину, и поэтому любая попытка вдохнуть упиралась в болезненную перегородку, которая возникала неизвестно откуда прямо посередине груди.

Наверняка существовали и дополнительные этапы, но дальше перегородки Гамаль пока что не заходил. Возможно, это аллах останавливал его бег, не давая добежать до последней черты — в точности, как того пожелал в свое время дед, светлая ему память. Спина заныла, когда уже совсем стемнело, и рота находилась на самом подходе к лагерю. Но дышалось по-прежнему легко, кулак послушно сжимался, и поэтому Гамаль даже согласился вне очереди тащить тяжеленный пулемет вместо бедняги Абд-эль-Карима, который явно шел из последних сил.

В лагере, как всегда, сволочь-сержант, вместо того, чтобы распустить людей по палаткам, выстроил всех на плацу и прочел длинную лекцию на вечную тему о том, какие они все недоноски и бездельники… понятно?!. И как они должны быть благодарны ему, сержанту… понятно?!. за то, что он когда-нибудь… понятно?!. сделает из них настоящих людей. Понятно?!. На каждое сержантское «понятно?» следовало рапортовать дружным хоровым «да, командир!» причем каждый раз этот гад оставался недоволен бодростью ответа и требовал повторять до тех пор, пока взвод не орал так, что птицы в ужасе срывались с деревьев в радиусе километра вокруг.

Но и после сержантской лекции их не отправили спать, а заставили убирать территорию вокруг палаток. Убирать, как всегда, нужно было сверхдобросовестно, потому что любой незамеченный конфетный фантик или даже спичка могли стоить субботнего отпуска, а домой хотелось отчаянно, в особенности, после такого дня. В итоге, когда Гамаль опустил, наконец, на койку нудящую спину, сил у него не осталось даже на то, чтобы по привычке подложить под голову ладонь. Обычно он слегка смягчал таким образом твердую щеку автомата, традиционно используемого в армии вместо подушки. Он даже не успел пожалеть о том, что нельзя снять сапоги — просто провалился в сон, как в яму, блаженно и глубоко.

В яме сидел ангел Джабраил. Он поднял голову и посмотрел на Гамаля сердитым взглядом:

— Ты кто?

— Я верблюд, — ответил Гамаль.

— Верблюд?! — глаза Джабраила загорелись еще большим гневом. — Докажи! Докажи, что ты верблюд!

— Меня так зовут… — робко начал Гамаль, но ангел перебил его страшным криком. Он вопил во весь голос, совсем не по-ангельски:

— Встать! Подъем! Подъем!

Кто-то сильно толкнул Гамаля в бок, и он открыл глаза. Перед ним, свисая в потолка армейского шатра, раскачивалась на шнуре тусклая голая лампочка. Вокруг суетились товарищи, путались спросонья в собственных ногах, вполголоса ругались, сцепившись ремнями автоматов и подсумков. А над всей этой неразберихой метался гневный крик… только кричал вовсе не ангел Джабраил, а кое-кто намного страшнее и могущественнее — его величество сержант собственной персоной.

— Встать! — вопил сержант. — Всем наружу! Выходить, строиться!

Он замолчал, набирая в грудь воздух, чтобы разразиться новой серией воплей, и в эту паузу ввинтился чей-то робкий вопрос:

— С бронежилетом?..

— Что? — радостно отреагировал сержант. — Что ты сказал? Бронежилет?! Конечно, с бронежилетом! Как же без бронежилета! Десять секунд! Время пошло!