И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.

Включая олицетворения, в поисках ответа на экзистенциальный вопрос о человеческой участи, выдвигая предположение, не «гонят» ли тучи, как людей, «злобные» силы, Лермонтов вводит автобиографиский подтекст:

Что же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Но итоговый катрен отметает эту версию:

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно-холодные, вечно-свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

(2,165)

Усиливающийся трагизм мироощущения выражен «социологизацией» мотива изгнанничества, что особенно характерно для пьесы «Прощай, немытая Россия…» (1841). Пронизанное сарказмом стихотворение – вершина политической лирики Лермонтова. Прежде безликие гонители поэта («свет», «толпа», «клеветники») здесь превращаются в официальную николаевскую Россию:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ.

Изгнание может даровать свободу:

Быть может, за хребтом Кавказа
Укроюсь от твоих царей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

(2, 191)

Провиденциальная метафора «Изгнаньем из страны родной / Хвались повсюду как свободой», звучавшая прежде достаточно абстрактно, как бы «реализуется». В.Г. Короленко писал: «Лермонтов умел чувствовать как свободный человек, умел и изображать эти чувства»¹⁰. Свобода представляется Лермонтову возможной лишь «за хребтом Кавказа». Примечательно, что подобную мысль высказывает Кюстин: «Я видел в России людей, краснеющих при мысли о гнете сурового режима, под которым они принуждены жить, не смея жаловаться; эти люди чувствуют себя свободными только перед лицом неприятеля; они едут на войну в глубине Кавказа, чтобы отдохнуть от ига, тяготеющего на их родине»¹¹.

Существенно отличающаяся от этого предельно ясного «публицистического» стихотворения последняя пьеса цикла «Листок» (1841), тесно связанная с мифопоэтической традицией, загадочна и противоречива. На первый взгляд, она далека от темы политического изгнания, лишь эпитет «суровый» («вырос в отчизне суровой»), упоминание о «буре» и слова «.. докатился до Черного моря» позволяют высветить скрытую связь. С этой точки зрения существенно знание генезиса: главный источник пьесы – романтическая элегия Антуана Арно (Antoine Vensan Arnault, 1766–1834) «Листок» («La Feuille», 1815).

Этому стихотворению в России досталась необычная судьба – его заучивали наизусть, охотно декламировали, активно переводили (Жуковский, В.Л. Пушкин, Денис Давыдов, С. Дуров, Брюсов). Примечательно, что его высоко ценили политические изгнанники: «Участь этого маленького стихотворения, – писал Пушкин, – замечательна, Костюшко перед своей смертью повторил его на берегу Женевского озера; Александр Ипсиланти перевел его на греческий» (XII, 46).

Есть закономерность в том, что «Листок» создал Арно: французский поэт дважды подвергался изгнанию и после каждого из них создавал произведение, остававшееся в культурной памяти эпохи. Казалось, сама судьба диктовала Арно его тему: он не захотел покинуть своего благодетеля, графа Прованского (будущего короля Людовика XVIII) и последовал за ним в изгнание. В созданной в Англии трагедии «Marius `a Minturnes» (1793) Арно отошел от шаблонной трактовки образа: героем пьесы он сделал не Мария-тирана, а Мария-изгнанника¹². Мысль, что изгнание может стать подвигом стойкости, для бурной эпохи Революции оказалась актуальной: трагедию Арно приняли с восторгом¹³.

Триумф определил рождение Арно-трагика. Он мог бы безбедно жить за границей, но статус изгнанника – не для него, какая-то сила неудержимо толкает его на родину. Арно не сомневается, что во Франции его ждет смерть, и все же в 1793 году он добровольно возвращается. Все развивается по привычному сценарию: в Дюнкерке он схвачен, брошен в камеру, гильотина неминуема, но, к общему изумлению, Комитет общественного спасения громогласно объявляет: все поэты – космополиты, их родина – вселенная: закон об эмигрантах их не касается. И… чудо: Арно на свободе!