И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Примечательно, что в этом фрагменте (появление дьявола) фольклорная традиция производит не очень заметную, но достаточно значимую корректировку текста. У Жуковского демон выходит из леса (из темной бора глубины; кстати, Пекопен у Гюго тоже встречает дьявола в лесу), тогда как в устных редакциях баллады черт появляется из глубины вод: Хотел он броситься на дно, …. А там, во темной глубине, / Он видел привиденье [вар. 1]; И вдруг из моря глубины / Выходит привиденье [вар. II]; Из темной буйной глубины / выходит привиденье [вар. III]. Таким образом, если в первом случае демон скорее уподобляется лешему, то во втором – водяному. Вообще, чертом может быть названа любая нечисть [Новичкова: 577], но все же чаще так именуется водяной, дух гораздо более опасный и враждебный людям, чем леший. Именно болота, омуты, озера без дна считаются прямыми ходами в царство Сатаны, их-то и населяют черти [Новичкова: 577,579,581, 588]. Не последнюю роль в этом уподоблении играет и облик собеседника Громобоя, более приличествующий водяному, который может предстать древним длиннобородым и лохматым стариком, обросшим всклокоченной шерстью [Левкиевская, Усачева: 396], [Новичкова: 96].

Наконец, фольклор уточняет и дополняет перечень дьявольских посулов. У Жуковского он занимает не менее четырех строф, между которыми располагаются пространные увещевания демона и его хвала аду – эти части традицией опускаются (возможно, из суеверных опасений). Кроме того, в устных редакциях устраняются повторы – скажем, на месте двукратного обещания богатства (Могу тебе я силу дать / И честь и много злата …. И вот в задаток кошелек: / В нем вечно будет злато) во всех вариантах остается одно (мотив неразменного кошелька). Предложение «дружбы» высокородных особ (бояр, витязей, князей) воспроизводится только один раз (вар. III), однако на основе этой строчки формируется другой посул: Еще боярышню-княжну, / Сведу с тобой я дружбу (вар. II). Оно замещает менее конкретное обещание: Досель красавиц ты пугал – / Придут к тебе толпою… (Жуковский), которое в фольклорной версии разворачивается следующим образом: Еще даю тебе коня, / Хрустальную карету, / В ней будет девушка одна, / На свете краше нету (вар. IV); Я дам девчонку юных лет, / Которой краше нету (вар. I).

Вообще новаций становится больше к концу устных вариантов (в таблице 2 они подчеркнуты). Кроме названных выше строк к ним относятся заключительная сентенция дьявола (фрагмент 16, вар. III и IV) – вместо лаконичного «До свиданья!» у Жуковского, а также резюме повествователя: А Громобой с своей душой / Навеки распрощался (вар. I); Пропал навеки Громобой, / Он бесу поклонялся (вар. II), представляющее собой переработку строк прототекста И обольстителю душой / За злато поклонился.

Наконец, насколько это возможно, устные редакции выдерживают стилистический регистр, определенный текстом Жуковского, за единственным, пожалуй, исключением. Речь идет о строчках: Взял в руки финское перо / И кровью расписался (вар. IV), испытавших некоторое влияние блатной лирики. Финское перо – финский нож, финка, часто фигурирует в уличных песнях (В кармане – финский нож; За нее пускали финки в ход; И не думай, что я замахнусь / В грудь чужую финляндским ножом… и т. д.), в том числе встречается и в более редкой форме финское перо (Имел ключи, имел отмычки, / Имел я финское перо [Джекобсон 1998:33]); уподобление же ножа перу (возможно, от сочетания перочинный нож) фиксируется по крайней мере с начала XX века [Грачев, Мокиенко: 136–137].

3