И все-таки она красавица

– Я счастлив. За вас. Пройдет несколько дней или недель, и все вы наконец-то воссоединитесь с родными.

– А у тебя нет семьи, брат мой?

Либерос залпом допил шампанское. Нура извивалась, словно в трансе, пожирала Саворньяна глазами и пела, повторяя одну и ту же фразу:

Я чувствую себя чужим в этом мире

– Нет… Но не печалься обо мне, я сам так захотел. Я камень, качусь по дороге задом наперед. Под такими ничего не растет.

Саворньян разлил шампанское по стаканчикам.

– Выпьем за ваши семьи, братья. Разлученные и готовые снова объединиться. В детстве мать с отцом отправили меня учиться в пансион в Саламанку, в пятидесяти километрах от дома. Мы виделись трижды в год – на Рождество, Пасху и летом. Как же я их ненавидел! Меня выгнали собственные родители. Будь они живы, я бы не сумел воздать им полной мерой. Поступи они иначе, я бы застрял в деревне, как мои ровесники, откармливал бы свиней и растил детей, чтобы они стали свиноводами после моей смерти. Сегодня вы поняли, братья, что мир – большая деревня, так рассеивайтесь по планете, собирайте все цветы, какие найдете. И тогда день воссоединения станет праздником.

Все снова выпили до дна.

– Я пополню твои запасы, Рубен, – пообещал Саворньян. – Когда получу Гонкуровскую премию.

Рубен махнул рукой, отказываясь от предложения, и спросил:

– Сколько ты заплатил?

– Немного.

– А поточнее?

– Три миллиона африканских франков. Чуть меньше пяти тысяч евро за каждого пассажира.

Рубен обвел взглядом танцующих. У всех этих мужчин и женщин вряд ли было больше десяти евро в кармане и ста – на счете в банке.

– Мы справляемся, – сказал Саворньян. – Иногда скидывается вся деревня. Некоторые занимают у ростовщиков, закабаляясь до конца жизни.

– А ты?

– Взял кредит на тридцать лет. Погасим через десять – благодаря моему преподавательскому жалованью, авторским правам и зарплате медсестры, которую будет получать Бабила. Мы умеем экономить. Потом оплатим Кейвану курсы железнодорожных машинистов, а Сафи купим салон красоты. Кое-кому обходится намного дороже, а у моих браслеты зеленые.

Рубен Либерос вздернул брови, выражая удивление. От шампанского у него слегка кружилась голова. Нура сделала перерыв, а гитара Уисли и джембе Дариуса затеяли бешеную гонку.

– Наша сеть проводников использует браслеты трех разных цветов, – объяснил Саворньян. – Цвет определяется суммой, уплаченной за переход. Такие же пластиковые браслеты носят постояльцы клубных отелей «все включено». Их нельзя подделать или поменять, а срезать и выбросить разрешается только в последний день. Зеленый – 5000 евро, синий – 7000, красный – 10 000.

Рубен неверной рукой поставил пустой стаканчик на подоконник, тот покатился и упал на пол.

– Зачем платить десять тысяч евро за переправу на другой берег Средиземного моря?

– В зависимости от цвета плывешь в трюме или сидишь на палубе, в темноте машинного отделения или возле иллюминатора. Сможешь в любой момент утолить жажду или будешь страдать без воды. Отправишься в путь или останешься ждать, если не хватит места на всех или вдруг испортится погода. Ты шокирован, Рубен? – Саворньян хохотнул, он тоже выпил лишнего. – Вначале я тоже негодовал, потом задумался. Любой вид транспорта функционирует по этому принципу, так? Любой! Бизнес-класс или эконом-класс. По-скотски или по-королевски. С чего бы нелегалам лишаться подобного выбора?

Управляющий кряхтя наклонился и поднял стаканчик.

– Разноцветные браслетики для сортировки людей, – прошептал он. – То еще изобретение.

– Не говори, друг! Миллионы мигрантов, заселивших Америку, тоже были разделены уже в дороге. Одни платили целое состояние за невероятную роскошь на плавучих городах, а другие сотнями мерли на нижней палубе, как жалкие псы.

Саворньян похлопал Рубена по плечу, и они подошли ближе к танцующим. Нура сменила репертуар и теперь исполняла поп-шлягеры пёльской певицы Инны Моджа.

Мы собираемся потратить некоторое время на празднование.

Из Рио-де-Жанейро в Сан-Диего,

А потом поедем в Бамако.

– Расскажу тебе мой секрет. – Саворньян приблизил губы к уху Рубена: – Я выбрал проводника не из-за браслетов. Все дело в каури.

– Каури?

– Плату вносишь ракушками, – шепнул бенинец.

Его глаза сверкали от возбуждения, совсем как у Нуры на импровизированной сцене.

– Редкими ракушками, – уточнил Саворньян. – Особыми каури. Внутри сети одна каури стоит сто евро. Воссоединение с семьей обошлось мне в сто пятьдесят каури. Их отдают постепенно – на каждом этапе, каждой границе, каждому посреднику. Я не хотел, чтобы Бабила, Кейван и Сафи пересекали Африку с пятнадцатью тысячами евро за подкладкой. А каури вне сети ничего не стоят.

– Хитро, – одобрил Рубен. – Очень хитро.

Нура в упор смотрела на Саворньяна, ее голос околдовывал, вызывал сладкую истому.

Сидней, Токио, Париж, Бамако – и снова

Поедем в Бамако. О! О! О!