И всех их создал Бог

— Ага. Хозяйка говорила, что Мертл, когда она ее в сад выпустила, какая-то тревожная была и ноги у нее словно бы не гнулись. Я ведь только-только из Редкара вернулся, понимаешь?

— Так вы на скачках были, э?

— Это точно… А свою собачку бросил. Скотина я последняя!

Я закрыл глаза. И когда только Хемфри надоест придумывать симптомы! Ну что на этот раз? Дрожит, тревожится, ноги не гнутся. А раньше — пыхтела, дергалась, головой трясла, уши мелко дрожали. Что он в следующий раз углядит?

Но хорошенького понемножку.

— Вот что, Хемфри, — сказал я. — Ничего у вашей собаки нет. Сколько раз мне вам повторять…

— Ох, Джим, милый, поторопись! О-о-о! О-о-о-х!

— Я не приеду, Хемфри.

— Да ты что? Ей же все хуже становится, понимаешь?

— Я говорю совершенно серьезно. Это просто напрасная трата моего времени и ваших денег. А потому ложитесь-ка спать. И за Мертл не тревожьтесь.

Стараясь устроиться поудобнее под одеялом, я подумал, что отказываться поехать на вызов — дело очень нелегкое. Конечно, мне было бы проще встать и принять участие еще в одном спектакле в Седр-хаусе, чем впервые в жизни сказать «нет», но так продолжаться не могло. Надо же когда-нибудь и твердость проявить.

Терзаемый раскаянием, я кое-как задремал, но, к счастью, подсознание продолжает работать и во сне, потому что я вдруг проснулся. Будильник показывал половину третьего.

— Господи! — вскрикнул я, глядя в темный потолок. — У Мертл же эклампсия^[2].

Я слетел с кровати и начал торопливо одеваться. Видимо, я нашумел, потому что Хелен спросила сонным голосом:

— Что такое? Что случилось?

— Хемфри Кобб, — просипел я, завязывая шнурок.

— Хемфри… Но ты же говорил, что к нему торопиться незачем…

— Только не сейчас. Его собака умирает! — Я злобно посмотрел на будильник. — Может быть, вообще уже поздно. — Машинально взяв галстук, я швырнул его в стену. — Уж без тебя я обойдусь, черт побери! — И пулей вылетел на лестницу.

Через бесконечный сад — и в машину, а в голове развертывалась стройная история болезни, которой снабдил меня Хемфри. Маленькая сука кормит пятерых щенят, тревожность, скованная походка, а теперь вытянутая поза и дрожь… Классическая послеродовая эклампсия. Без лечения — быстрый летальный исход. А после его звонка прошло почти полтора часа. От этой мысли у меня сжалось сердце.

Хемфри так и не лег. Видимо, он утешался в обществе бутылки, потому что еле держался на ногах.

— Приехал, значит, Джим, милок, — бормотал он, моргая.

— Да. Как она?

— Никак…

Сжимая в руке кальций и шприц для внутривенных вливаний, я кинулся мимо него на кухню.

Гладенькое тельце Мертл вытянулось в судороге. Она задыхалась, вся дрожала, а из пасти у нее капала пена. Глаза утратили всякую выразительность и застыли в неподвижности. Выглядела она страшно, но она была жива… она была жива!

Я переложил пищащих щенков на коврик, быстро выстриг участочек над лучевой веной и протер кожу спиртом. Потом ввел иглу и начал медленно-медленно, осторожно-осторожно нажимать на плунжер. Кальций в этих случаях несет исцеление, но быстрое его поступление в кровь убивает пациента.

Шприц опустел только через несколько минут, и, сидя на корточках, я вглядывался в Мертл. Иногда к кальцию необходимо добавить наркотизирующее средство, и у меня наготове были нембутал и морфий. Но дыхание Мертл мало-помалу стало спокойнее, напряжение мышц ослабло. Когда она начала сглатывать слюну и поглядывать на меня, я понял, что она будет жить.

Я выжидал, пока ее ноги совсем не перестанут дрожать, но тут меня дернули за плечо. Я оглянулся и увидел Хемфри с бутылкой в руке.

— Выпьешь, рюмочку, а, Джим?

Уговаривать меня особенно не пришлось. Сознание, что я чуть было не обрек Мертл на смерть, ввергло меня в почти шоковое состояние.

Я взял рюмку неверными пальцами, но не успел отхлебнуть, как собачка выбралась из корзинки и направилась к щенкам. Иногда эклампсия поддается не сразу, в других же случаях проходит почти мгновенно, и я порадовался, что на сей раз оказалось именно так.

Собственно говоря, оправилась Мертл даже как-то слишком быстро. Обнюхав свое потомство, она подошла к столу, чтобы поздороваться со мной. Ее глаза переполняло дружелюбие, а хвост реял в воздухе, как это принято у биглей.

Я начал поглаживать ей уши, и тут Хемфри испустил сиплый смешок.

— А знаешь, Джим, нынче я кое-что усек. — Голос у него был тягучим, но ясность мысли он как будто сохранил.

— Что именно, Хемфри?

— А усек я… хе-хех-хе… усек я, что все это время здорового дурака валял.

— Я что-то не понял.

Он назидательно покачал указательным пальцем.

— Так ты же мне только и твердил, что я тебя зря с постели стаскиваю и что мне все только мерещится, а собачка моя совсем здорова.

— Что было, то было, — ответил я.

— А я тебе никак не верил, а? Слушать ничего не желал. Так вот, теперь я знаю, что ты дело говорил. А я дураком был, так ты уж извини, что я тебе покоя по ночам не давал.

— Ну, об этом и говорить не стоит, Хемфри.