...И вся жизнь (Повести)

— Опять отклик. Смотри, Толя, как ты угадал со своей статьей. Не только тебе, но и нам приятно. Читай, это здорово сказано.

Но заведующая отделом писем не отдала Анатолию письмо, а прочитала вслух:

«Мещанское царство велико и обильно в бывшей Руси. С ним трудно бороться, потому что оно уступчиво, как болото: расступится, а потом опять сомкнется. Оно трудно победимо, потому что в многоликости своей безлико, склизко, увертливо, изменчиво, легко превращается в ничто и опять возникает. Еще порядочно времени потребуется, чтобы начало пролетарское, то есть истинно человеческое, осушило наш СССР от этих зловонных широких тундр».

— Умное определение. Здорово написано, — протянул руку к письму Анатолий.

— Кто автор? — оторвавшись от правки статьи, спросил Светаев.

— Анатолий Васильевич Луначарский.

— Кто? — Виктор засмеялся. — Вот какие авторитеты пишут отклики на твою статью, коллега.

Анатолий быстро прочитал письмо, автор которого приводит конкретные примеры того, как болото мещанства засосало в общем-то неплохих людей.

Отчеркнул цитату Луначарского. Образно сказано. Пожалел, что до сих пор не удосужился прочитать его статей, лекций по литературе, а отец ведь говорил, что Луначарский может служить образцом для любого публициста.

— Хорошо, подготовлю письмо к печати, — согласился Анатолий, — а вот статьи, пожалуй, не стану писать, пусть Криницкий…

— Ну и дурак…

— Возможно. Но я серьезно думаю, Регина Казимировна, что мне в этой редакции не работать.

— Тебе? Да ты всем, что умеешь, этой редакции обязан. Выбрось дурь из головы.

— Молодец, Анатолий, — вступил в разговор Светаев, — я давно тебе говорил, что на «Заре» свет клином не сошелся, — и запел: — «…Ей с тобой не житье, с молодых юных лет ты погубишь ее».

— Заткнись, — вспылила Маркевич, — и не превращай редакцию в балаган.

Последние дни Анатолий стал привыкать к одиночеству. Возвращаясь из редакции, садился в глубокое кресло, ставил рядом пепельницу. Курил, пил кофе и читал. Курил много, читал все подряд. Брал наугад с полки книгу и начинал читать. Первым попался «Титан» Драйзера, потом перечитал «Овод» Войнич, «Старик и море» Хемингуэя, «Заговор императрицы» Алексея Толстого. Сегодня взял один из томов сочинений Чехова. Раскрыл посредине и чуть не вскрикнул от удивления:

«Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это все равно, что купить на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша».

Метко. Отец недавно показал письмо, полученное от Криницкого в больнице. Оно сплошь состояло из цитат Чехова. Любопытно, знаком ли с этим чеховским советом Криницкий. Может быть, переписать и послать главному редактору по почте. К чему? Расписаться в своей дурости, показать, что всю эту историю принял близко к сердцу? Анатолий швырнул книгу на диван, загасил сигарету, стал одеваться.

— Куда? — спросил Павел Петрович, с беспокойством заглянув в глаза сына, — только, пожалуйста, без всяких фокусов.

— Пойду дышать воздухом, — раздраженно ответил Анатолий, и в тоне его можно было отчетливо услышать: «Отвяжитесь со своими советами»!

Улицы Принеманска были пустынны. Свет фонарей пробивался сквозь молодую листву лип, на тротуарах дрожали причудливые фантастические тени.

Куда пойти? Анатолий остановился на перекрестке проспекта и улицы, которая вела к дому Жени. Вдали показалась знакомая фигура Криницкого. Торопится к ней. Наверное, ее не смущает столь поздний визит. Что если войти вслед за ним? Вот будет переполох. Нет, не годится. Да и ни к чему.

Зайти в ресторан? Какой ресторан открыт в столь поздний час? И желания никакого нет. Надо искать другой выход. Жить с ними в одном городе тошно, значит, надо уехать. Куда? Спишусь с какой-нибудь областной газетой…

— В такой поздний час и один? — перед Анатолием стоял первый секретарь горкома.

— Добрый вечер, Станислав Иосифович, решил немного перед сном подышать. Долго читал и вот…

— Я в твоем возрасте в такую пору девушек провожал.

— Неправда, — возразил Анатолий, — в моем возрасте вы были на фронте. Вам было не до девушек.

— Дотошный. Девушки славным ребятам и на фронте не противопоказаны. Постой, почему ты какой-то встрепанный?

— «Любовная лодка разбилась о быт», — помните, как писал в предсмертной записке поэт.

Неожиданно для себя Анатолий стал рассказывать этому, по существу постороннему для него человеку, историю и печальный финал дружбы с Женей Печаловой. Только не назвал настоящих имен и фамилий.

Секретарь горкома внимательно слушал исповедь молодого журналиста, шагая с ним рядом по ночным улицам Принеманска, напоенным ароматом цветущих садов, свежей зелени.

— Значит, выходит, что этот пожилой, занимающий видное положение товарищ, — уточнил Курелла, — «увел» твою девушку?

— Нет, этого я не говорил, — возразил Анатолий, — скорее всего она сама к нему ушла. У нее беда стряслась. Мать умерла. А он такой представительный, обеспеченный, умный… В шторм лучше находиться на комфортабельном теплоходе, чем в утлой лодчонке.

— Ну, а ты? Ты боролся за свою девушку?

— Нет, к чему?