...И вся жизнь (Повести)

Проезжаем мимо развалин, мимо маленьких домишек, похожих на тот, в котором мы жили в кубанской станице. Было это давно. Сразу после женитьбы. Вызвали меня в обком комсомола и вручили путевку на работу в газету политотдела МТС. В ту пору Тамаре очень не хотелось уезжать из родного города. Она плакала, старые ее тетки шептали что-то насчет нитки и иголки, что мужа нельзя оставлять без присмотра. После города Горького оказаться в такой дыре, как та станица, — радости мало. Грязища, пыль. Потом ездили много. В «Красном знамени» собственным корреспондентам не давали засиживаться на одном месте. Промелькнули, как станции в пути, Забайкалье и Сибирь. Из Иркутска получил назначение в Баку. Из Азербайджана просился на родную Украину. Направили снова в Горький, Томка радовалась. Казалось, круг замкнулся. Затем кому-то пришла идея выдвинуть меня в аппарат редакции. Вписалась строчкой в автобиографию Москва, а теперь вот — Принеманск.

За годы странствий жена наловчилась быстро паковать наш нехитрый скарб, при минимальных затратах обживать квартиры (если они были) в новых городах. Нигде мы не обзаводились мебелью. Во-первых, хронически отсутствовали деньги, во-вторых, не было уверенности, что когда-нибудь начнем оседлый образ жизни. Чаще всего довольствовались тем, что оставалось в наследство от предыдущего корреспондента.

Принеманск — другое дело. Сюда я приехал не собкором, а заместителем редактора газеты. Фактически редактором, ибо мой шеф, старый коммунист из Западной области, работавший здесь в подполье еще во времена господства пилсудчиков, вряд ли сможет приступить к работе. Год назад он был ранен под Орлом. С тех пор прикован к постели. Он меня принял на московской квартире. Достаточно было взглянуть на него, чтобы не тешить себя надеждой.

— Газету придется организовать и вести тебе одному. Видишь, в каком я состоянии, — сказал редактор, напутствуя меня перед вылетом из Москвы.

В ЦК ВКП(б) тоже сочли нужным предупредить:

— За газету будем с вас спрашивать. Смидович — человек больной, а вы молоды, здоровьем вас не обделили.

Пролетка трясется по узким улочкам. Слева — красивое здание с колоннами. Очень знакомое, где же я его мог раньше видеть?

— Ратуша? — спрашивает Николай у извозчика.

— То так, — извозчик опасливо покосился на моего спутника, — пан раньше жил в Принеманске?

— Нет, — признался Долинин, — видел это здание на картине.

— А-а, но, но, — погоняет коня извозчик.

Я вспоминаю: действительно, этот дом с колоннами я тоже видел на картине. Мимо него брели толпы понурых наполеоновских вояк.

Снова проезжаем район сплошных развалин. Ни одного уцелевшего дома.

— Скоро центр?

— То так, — односложно отвечает извозчик. — Тут була Торговая улица.

— Много в городе таких бывших улиц? — с нескрываемым беспокойством спрашиваю я.

— Занадто много. — Возница натянул вожжи. — Приехали, панове.

У входа в трехэтажное здание напротив унылой площади — часовой. Он преграждает дорогу:

— Пропуск?

— Мы из Москвы, вот направление из ЦК ВКП(б), нам надо к секретарю, — объясняю я.

— Вам в обком партии надо, а здесь НКВД, не задерживайтесь, тут стоять нельзя.

— Куда идти?

— Вниз по проспекту, там за площадью и обком партии.

Сам виноват. На аэродроме вместо обкома сказал Цека, а извозчик спутал с Чека, теперь тащись по городу с вещами. Хорошо хоть груз невелик. Чемодан только у меня, а у Николая и Ирины портфели.

Во время шествия по проспекту продолжаем разглядывать разрушенные здания, читаем на стенах уцелевших домов торопливые надписи: «Разминировано», «Мин нет».

— Пашка веселый городок выбрал, — посмеивается Николай.

В обкоме встречаем Григория Барановского. Он работал в управлении делами Наркомата. В Москве Барановский не баловал нас своим вниманием, но здесь встречает, как родных. Григорий назначен управделами обкома. Он быстро «организует» машину, дает сопровождающего.

Темным вечером подъезжаем к большому серому дому. Сопровождающий нас товарищ ныряет в подвал и возвращается с усатым дворником.

— Пан Казимир, принимай постояльцев.

— Можно, почему нельзя, можно, — бормочет дворник, прикрывая ладонью колеблющееся пламя свечи.

Идем по узкой лестнице, под ногами хрустит битое стекло. На четвертом этаже дворник долго возится с ключами. Наконец, дверь открыта.

— Паны могут тут отдыхать. В комнатах есть две кровати и один диван.

Чиркаем спичками.

— Нельзя, панове, — предупреждает дворник, — окна не завешены.

Ирина плюхнулась на диван, зашуршали газеты.

— Чур, мое место, мальчики…