И вспыхнет пламя

Выдать наше знакомство хотя бы жестом – нельзя, иначе бывшего миротворца ждет неминуемое наказание. Мы просто глядим друг другу в глаза. Он – бессловесный раб; я – обреченная на заклание жертва, Что мы могли бы друг другу сказать? «Мне жаль»? «Я чувствую твою боль, как свою»? «Хорошо, что мы с тобой были знакомы»?

Впрочем, Дарий этому вряд ли радуется. Не вмешайся я в ту позорную казнь, он бы не попытался остановить Треда. Не лишился бы языка. А главное, не состоял бы теперь при мне, ведь я более чем уверена: президент Сноу нарочно сделал его моим безгласым.

Вывернувшись из железной хватки Хеймитча, ухожу к себе в комнату и запираю дверь. Опускаюсь на край кровати, упираюсь локтями в колени, а лбом в кулаки. Долго смотрю на мерцающие цвета костюма, воображая, будто перенеслась в свой старый дом в Двенадцатом дистрикте и свернулась калачиком у огня. Заряд понемногу кончается, и материя гаснет, чернеет.

Когда наконец Эффи приходит позвать на ужин, я поднимаюсь, снимаю наряд и бережно укладываю его на столе вместе с полукороной. Тщательно умываюсь в ванной, избавляясь от темной раскраски. И, переодевшись в обыкновенную рубашку с брюками, спускаюсь в банкетный зал.

Ужин проходит, словно в мутном сне. Дарий и рыжеволосая прислуживают нам за столом. Эффи, Хеймитч, Цинна, Порция и Пит, кажется, обсуждают Открытие. В память врезается лишь одно. Я нарочно роняю на пол тарелку с горошком и, не дожидаясь, пока меня кто-нибудь остановит, лезу под стол. Дарий тут же бросается собирать раскатившиеся горошины. На миг мы оказываемся рядом, скрытые от посторонних глаз, и наши руки соприкасаются. Его грубая кожа покрыта масляным соусом с тарелки. Наши отчаянно сцепившиеся пальцы говорят больше, нежели все невысказанные слова. Эффи квохчет:

– Китнисс, это же не твоя работа!

И мы разжимаем руки.

Когда все отправляются смотреть повтор Открытия, я втискиваюсь на кушетке между стилистом и ментором: не хочу, чтобы рядом был Пит. Кошмар, случившийся с Дарием, касается Гейла, меня и, возможно, Хеймитча, но не его. Они, в лучшем случае, здоровались при встрече на улице. Пит никогда не принадлежал Котлу, как мы. И вдобавок я все еще злюсь на него за насмешки. Как-нибудь обойдусь без участия и утешения. Нет, я не передумала сделать все для спасения его жизни, но больше ничего ему не должна.

На экране показывают, как процессия движется к Большому городскому кругу, и у меня в голове мелькает: это же отвратительно. Даже в обычный год провозить ряженых трибутов по улицам, точно пленных, – жестоко. Дети в костюмах выглядят глупо, однако стареющие победители представляют собой необычайно жалкое зрелище. Те, что помоложе, вроде Джоанны и Финника, или те, чьи тела не успели одряхлеть, как у Брута и Сидер, еще сохраняют остатки достоинства. Но люди, попавшие в хищные когти пьянства, морфлинга или болезней, смотрятся более чем нелепо в нарядах, изображающих дойных коров, деревья или буханки хлеба. В прошлом сезоне мы без передышки обсуждали каждого из участников; сейчас отпускаем лишь редкие замечания. Неудивительно, что зрители сходят с ума при виде нас с Питом – сильных, юных, красивых, в сияющих облачениях, как и положено выглядеть настоящим трибутам.

Едва заканчивается сюжет, я встаю и, поблагодарив Цинну с Порцией за великолепную работу, иду к себе спать. Эффи напоминает: за завтраком будем обсуждать стратегию тренировок. Но даже в ее голосе звучат утомленные нотки. Бедняжка Эффи. В кои-то веки ей выдался более-менее приличный год, и вот как все обернулось. Даже она, представьте себе, не может найти в происходящем светлую сторону. Думаю, по капитолийским меркам это уже серьезная трагедия.

Немного погодя в дверь еле слышно стучат, но я не отвечаю. Сегодня мне Пит не нужен. Тем более когда поблизости Дарий. Это все равно, что сам Гейл. Гейл... Как я избавлюсь от мыслей о нем, пока живое, из плоти и крови, напоминание блуждает по здешним коридорам?

Сегодняшние кошмары связаны с языками. Сначала я, оледеневшая и беспомощная, наблюдаю, как руки в перчатках делают кровавый надрез по рту Дария. Потом оказываюсь на костюмированной вечеринке. За мной таскается кто-то – кажется, Финник – с торчащим из-под маски длинным и мокрым, подергивающимся языком. Потом он хватает меня, срывает свою личину – и я вижу перед собой президента Сноу, с пухлых губ которого капает красная слюна. И наконец я вновь на арене, во рту пересохло, язык – будто наждачная бумага. Впереди блестит водная гладь, но пруд удаляется каждый раз, когда я пытаюсь к нему прикоснуться.

Проснувшись, бреду в туалет и долго, до полного изнеможения, глотаю воду из-под крана. Затем избавляюсь от мокрой от пота пижамы, падаю голая на постель и забываюсь сном.