I wanna see you be brave (СИ)

Но оставшаяся часть её слов тонет в новом взрыве. Земля под ногами идёт ходуном. Я верчусь на месте, но не вижу ничего, что могло быть поражено, пока не слышу громкого крика Эрики. Девушка подрывается с места и бежит туда, откуда мы только что вернулись. Я, не думая, следую за ней. Когда квартал полуразрушенных многоэтажек остаётся позади и передо мной снова возникает Супермаркет Безжалостности, я прикладываю ладонь к губам, сдерживая всхлип: теперь здание в несколько этажей больше похоже на ту часть Чикаго, которая в наше время уже не пригодна для жилья. Супермаркет Безжалостности превратился в руины.

Я верчу головой, пытаясь сквозь толстую пелену пыли различить хоть одну живую душу.

Где-то вдалеке кричит женщина. Плачет ребёнок.

Кто-то зовёт папу. Кто-то проклинает богов.

Я стою в эпицентре того, что когда-то называлось кварталом Правдолюбия, и глотаю собственные слёзы вперемешку с пылью.

В воздухе стоит сильный запах металла.

Я закрываю глаза и проваливаюсь в темноту.

Прихожу в себя я не сразу. Сначала до меня доносятся чьи-то крики: где-то совсем рядом кто-то пытается достучаться до меня. А затем чувствую крепкую хватку тонких пальцев у себя на предплечьях и пытаюсь открыть глаза как можно шире, словно это поможет видеть окружающий мир лучше.

— Эй, очнись!

Я быстро-быстро моргаю. Надо мной нависает Эрика, её глаза блестят от слёз: некоторые из них прокладывают мокрые дорожки по линии её подбородка и обрушиваются на мой свитер. Я очнулась, я в сознании, я в порядке. Просто не было времени подготовиться.

Эрика выпускает меня, когда видит, что я пытаюсь встать. От помощи я бы не отказалась, но она её не предлагает. Супермаркет Безжалостности превратился не просто в руины — он стал братской могилой для целой фракции тех, кто ценил правду и справедливость.

Не знаю, сколько минут я была в отключке, но пыль немного рассеялась, и теперь я вижу, что кое-кому удалось выжить. В основном они ранены, но, по крайней мере, могут передвигаться. Я подбегаю к первому же человеку, который сидит на земле и, обхватив колени руками, раскачивается взад-вперёд.

— Ты в порядке? — зову я.

На меня поднимает глаза мужчина примерно одного возраста с Лу. Несмотря на крупное телосложение и щетину на лице, он кажется мне таким маленьким и хрупким, что я не обращаюсь к нему на «вы», когда предлагаю руку помощи. Мужчина отвечает, что в порядке, но его тут же рвёт прямо себе на ноги.

— Всё будет хорошо, — тихо бросаю я, а затем ищу глазами тех, кто более беспомощен, чем этот бедолага.

Эрика поднимает с земли маленькую девочку. Её ноги в белых колготах покрыты красными пятнами. Везде лежат правдолюбы: кто в сознании, кто нет. В четыре руки мы с Эрикой не сможем помочь всем — нам самим нужна помощь.

Я оглядываюсь. Взглядом цепляюсь за мостовую, и тут мне в голову приходит идея, которая больше смахивает на попытку самоубийства. В десяти метрах от меня и ещё на пару уровней выше пролегают железнодорожные пути. Пока мы были здесь, я не слышала, чтобы проезжал поезд, а значит, что он должен прийти с минуты на минуту. Я окликаю Эрику. Она держит малышку на руках и что-то ей говорит, но та никак не хочет успокаиваться.

— Есть идея! — кричу я сама себе, потому что Эрика меня не слышит.

Оборачиваюсь назад, но не вижу ни Лу, ни Айзека, а это значит, что они остались на том же месте. Пешком мы все вместе доберёмся до общины Альтруизма минут за тридцать, если брать в расчёт недееспособность одного из нас идти своим ходом, поэтому медицинскую помощь правдолюбы получат не раньше, чем через сорок минут — а это время может стать для кого-то из них решающим.

Железнодорожные пути находятся на высоте десяти метров на железном мосту, с которого удобно слезать, но на который совершенно не удобно забираться, особенно с одной рабочей рукой. Но восемнадцатилетняя лихачка, носящая гордое прозвище Вдова, не должна отчаиваться, даже если семь из восьми её лапок оторвал какой-то противный мальчишка.

Я бегом мчусь к подножью моста. От одного вида ржавых металлических перекладин больная рука начинает пульсировать, напоминая мозгу о том, что именно такие штуки и стали причиной травмы. Стискиваю зубы так сильно, что сводит челюсть, хватаюсь здоровой рукой за перила над головой, ставлю ногу на те, что пониже, и подтягиваюсь. С одной рукой это происходит у меня рывками, а опасность того, что я рухну назад спиной, если не схвачусь второй, возрастает с каждым пройденным сантиметром. Я проделываю одно и то же движение снова и снова, пока не преодолеваю половину расстояния. Ладонь опорной руки ноет: правдолюбы никогда не пользовались подобным способом перемещения, и потому железные палки мостовой в их квартале находятся в ужасном состоянии. Мне не надо смотреть на ладонь, чтобы понять, что в кожу впилось множество крошек облупившейся краски. Я смотрю на руку, болтающуюся в повязке, сделанной для меня Лу, и понимаю, что совершила самую огромную глупость в своей жизни, когда решила забраться наверх.