И занавес опускается

— Прошу вас, напишите своё имя пять раз. Так, как вы обычно это делаете.

Сбитый с толку, я подчинился и написал требуемое в столбик.

Алистер едва сдерживал улыбку. Скорей всего, он уже знал смысл этого упражнения. Возможно, он даже сам некогда его проходил.

— Видите? — доктор Вольман светился от гордости. — Отличаются не только почерка разных людей, но и подписи одного человека, написанные друг за другом. Сравните эти пять строк. Гляньте, как они отличаются: в каждой подписи буква «З» разной высоты. Буквы «и» отличаются друг от друга шириной. Даже длина вашей подписи в каждой строке разная и существенно отличается в первой и пятой попытке. Третий номер самый длинный и превышает остальные миллиметра на три-четыре.

Я взглянул на свои надписи и должен был признать, что он прав.

— И это несмотря на то, — включился в разговор Алистер, — что вы писали в контролируемых условиях среды: одно время, один карандаш, та же бумага. А теперь представьте, какими будут отличия, если писать на разной бумаге разными принадлежностями — то карандашом, то ручкой, у которых различная толщина грифеля. Иногда человек пишет в спешке, иногда — медленно и вдумчиво. А поверхность, на которой он пишет, может быть твёрдым деревянным столом, а может — мягкими листами в блокноте.

— Возраст также сказывается на почерке, — печально улыбнулся доктор Вольман. — Сегодня мои слабые руки трясутся, и написанное ни в какое сравнение не идёт с почерком моей молодости.

— Тогда каким образом нам вообще может помочь этот анализ, если почерк настолько изменчив и зависит от окружения? — спросил я.

Я начал подозревать, что эта встреча была ещё одной гимнастикой для ума от Алистера, игрой для интеллектуального развлечения, не дающей никакой существенной информации.

— Хороший вопрос, — кивнул доктор Вольман. — Но, несмотря на все эти мелкие нестыковки, из написанного вами я могу судить о том, что вы не скроете, как ни старайтесь.

Похоже, доктор Вольман привык защищаться от скептиков.

Он продолжил:

— Взгляните на начальную «С» вашего имени. В каждой из подписей в ней есть характерная петля… Хоть она и отличается размерами в разных строках. В вашем письме наблюдается постоянный наклон влево, буквы написаны уверенно, с постоянным нажимом и соединены вместе. Но особенно…

Он оборвал сам себя на полуслове и посмотрел мне в глаза.

— Подозреваю, вы не всегда писали левой рукой. Что-то произошло — травма правой кисти или предплечья — и это заставило вас сменить основную рабочую руку. Ваше написание уверенное и твёрдое, но медленное. Я заметил минимальное колебание, неуверенность при письме, если хотите. И это выдаёт с головой тот факт, что ваша манера написания появилась недавно, а не выработана годами с рождения. Подобная же черта развивается у человека, страдающего артритом. Вы уже не молоды, но ещё и не достаточно стары, чтобы страдать заболеваниями суставов. Следовательно, вы были ранены, о чём и свидетельствует ваше написание, нравится вам это или нет.

— Довольно интересно, — я был потрясен его открытием, но не хотел этого показывать. Мне нужно было его заключение о почерке убийцы, а не о моём.

Я протянул доктору письмо убийцы Даунс, которое нам оставил Малвани, а Алистер передал письмо, полученное редакцией «Таймс».

— Что вы думаете об этом?

Он не ответил, продолжая внимательно рассматривать письма.

— Не скажу, что у нас есть какие-то реальные сомнения, — заявил я, — но мы полагаем, вы подтвердите, что они написаны одним и тем же человеком. Бумага одинаковая — голубая от фирмы Крейна — и почерк такой же убористый. Мы заметили схожести в написании букв «и», «с» и «в» и в манере их соединения с соседними буквами. Они почти идентичны.

Доктор Вольман хмыкнул, потом взял письмо, найденное рядом с телом Элизы Даунс.

— Во-первых, то, что я вам скажу, вы наверняка уже и так знаете. Вкратце: судя по содержанию, это хорошо образованный человек, знакомый с поэзией, в том числе и стихами Браунинга. Ни одной орфографической или пунктуационной ошибки, слова и предложения составлены по всем правилам.

Но, когда доктор Вольман развернул письмо из «Таймс», его глаза загорелись от возбуждения, словно он готов был поведать нам очень важный секрет.

— А вот это письмо — чистой воды золото. По крайней мере, для вас. Почему? Сейчас объясню.

Он положил перед нами письмо, чтобы было видно всем, и даже Алистер взглянул на него с интересом, ожидая, что скажет доктор Вольман.

Наконец, он откашлялся и заговорил.

— Если вы надеетесь с помощью писем выяснить личность убийцы и поймать его, то именно это письмо в «Таймс» может вам помочь. Благодаря его длине, мы можем получить важную информацию о лингвистических привычках автора и его истинном подчерке. На короткое время любой может изменить манеру изложения и написания. Но вот на длительный промежуток… Его манера письма одинакова на всём протяжении листа, а значит, мы можем с уверенностью утверждать, что видим истинный подчерк человека.