И занавес опускается

Даже если эти доказательства не могут быть приняты во внимание судом, они стали серьёзным подспорьем в нашей собственной теории.

— А что по поводу открытки и подписи Фромана? — поинтересовался я.

— Неубедительно, — без колебаний ответил он.

— Вы предоставили мне два слова в одном образце, — он указал на подпись Фромана, — и четыре — в другом, — кивнул он на открытку. — Мне просто не хватает материала для оценки петель, высоты букв и силы нажатия пера.

Таким образом, мы исключили одного подозреваемого — Тимоти По. Но не можем сузить круг среди остальных.

Я отчаянно нуждался в большем.

— В нашу первую встречу вы сказали, что по округлости букв и движениям пера вы можете судить о том, что убийца — человек средних лет, — произнёс я в надежде, что мы сможем отсеять кого-то из подозреваемых по возрастному диапазону.

Чарльзу Фроману около пятидесяти, Льву Айзману — лет сорок пять, а таинственному поклоннику, увивавшемуся за всеми актрисами — от двадцати пяти до сорока, по описаниям разных свидетелей.

— Вы можете сказать точнее? — спросил я доктора Вольмана. — Существуют ли какие-то характеристики, на основании которых вы можете определить возраст?

Доктор Вольман обвёл нас взглядом, чуть дольше задержавшись на мне. Нам показалось, что он, в некоторой степени, оскорблён вопросом. Затем медленно и с видимым усилием поднялся, опираясь на трость. Кашлянул и заговорил, тщательно подбирая слова:

— Когда мы впервые встретились, я вам ясно дал понять, что я — не графолог. Другими словами, воздерживаюсь от рассуждений о личностных чертах тех, чьи почерки изучаю. Я, если хотите, — он вновь закашлялся и постучал себя по груди, — работаю с научно-обоснованными паттернами, которые можно использовать в случаях судебного опознания.

Он заметил озадаченный взгляд Изабеллы.

— Это значит, что моё дело — сказать суду, является документ подделкой или нет.

Он обогнул стол и медленно подошёл к висящей на стене доске.

— Но когда прошлым вечером мне позвонил Алистер и рассказал обо всей серьёзности вашего дела… и когда я увидел свидетельства того зла, которое несёт убийца, — он кивнул на фотографии татуировки на теле мисс Биллингс, — то осознал, что, несмотря на мои опасения, я обязан помочь вам всем, чем смогу.

— Ты никогда не говорил мне, что практикуешь графологию, — Алистер взглянул на своего знакомого в новом свете.

Доктор Вольман повесил трость на спинку стула.

— Я стараюсь не афишировать умения, которыми предпочитаю не пользоваться. А теперь взгляните сюда. Хотите знать, с каким человеком имеете дело? Позвольте вам показать.

Я прекрасно помнил, как при нашем первом знакомстве доктор Вольман сказал, что в графологии полно шарлатанов.

Очевидно, себя он таковым не считал, но я, несмотря на всю свою заинтересованность в этом деле, не мог избавиться от скепсиса.

Доктор Вольман улыбнулся, словно понимая моё недоверие, и взял кусочек мела.

— Да, графология — наука непростая. Но, как и любая сфера науки, она имеет своих специалистов и приверженцев. На самом деле, графология — одна из самых старейших отраслей науки, китайцы изобрели её ещё тысячу лет назад. На сегодняшний день лучшие графологи пользуются так называемым «правилом трёх», разработанным французами. Это означает, — пояснил он, — что верная интерпретация почерка человека возможна лишь при выполнении всех трёх пунктов. Один пункт ничего не значит.

— Значит, вы доверяете информации, которую можно извлечь подобным образом? — скептически произнёс я.

— Если она выполнена верно — да. Я поясню. Когда мы были детьми, каждый из нас ходил в школу и обучался письму по определённым методикам. У нас, в Америке, и в Нью-Йорке в частности, наиболее распространён метод Палмера, который основывается на повторении. Но, несмотря на то, что все мы обучались по методу Палмера, всем прививались одинаковые привычки, у каждого из нас в итоге оказался разный почерк. И ни у одного из нас почерк не остался таким же, как в детстве.

Мы все кивнули, соглашаясь.

Конечно, мой почерк мало походил на то, чему меня учили в начальной школе.

Он прочистил горло.

— Графологи считают, что личность человека выражается в почерке по мере того, как он или она растут, поэтому-то почерк и меняется со временем. А это означает, что мы можем читать почерка так же ясно, как выражения лиц и эмоции человека. И мы знаем, что означает та или иная петля, как знаем и то, что женские слёзы всегда означают печаль, а детский смех — неподдельную радость.

— То есть, если я правильно тебя понял, — подытожил Алистер, — графология утверждает, что наши эмоции в определённый момент времени в совокупности с нашими личностными чертами выражаются в почерке.

— Да, — твёрдо ответил эксперт. — Графологи изучают те же маркёры, что и я — размер букв, расстояние между ними, наклон слов, сила нажатия, подъёмы — но при этом дают более развёрнутое объяснение, нежели мы.

Доктор Вольман написал на доске слово сначала с наклоном влево, затем — вправо.