И занавес опускается

Как бы ни было мне неприятно это признавать, но, похоже, болезнь отца не повлияла на его привычный образ жизни.

— Значит, ничего серьёзного, — неловко закончил я мысль.

Отец печально улыбнулся мне.

— Ты же меня знаешь, сынок. У меня никогда ничего не было серьёзно.

Он обхватил чашку с кофе длинными, хрупкими пальцами.

— Она сама ко мне подошла и решила, что я, несмотря на мою болезнь, могу доставить ей радость в жизни. И если она готова скрасить мои последние деньки… Что ж… Почему нет?

Действительно, почему нет?

Я подумал о матери, лежащей в холодной земле.

Наверно, он был прав. Теперь это не имело никакого значения.

Я вышел и прошёл несколько кварталов на восток к зданию Нью-Йоркского Университета, где мы с Алистером должны были встретиться с экспертом по почерку доктором Вольманом.

Всю дорогу я размышлял над словами моего отца о подозрениях.

Да, он был абсолютно прав. В деле По самую главную роль играла не правда и не то, что случилось на самом деле.

Важнее всего были эти жуткие, отвратительные, надоедливые подозрения в отношении По, которые стали несокрушимы и теперь угрожали его судьбе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Гринвич-Виллидж.

Этим утром парк на Вашингтон-Сквер гудел, как и всегда, от толп народа, снующего между газетчиками и лоточниками, сражавшимися за лучшее место для своего товара.

— Серийный убийца пойман прошлой ночью в одном из наркопритонов! — кричал один из газетчиков. — Читайте в новом номере «Таймс!»

Ответный крик донесся от владельца лотка:

— Горячие сосиски в тесте! Подходите и покупайте, пока не остыли!

Я шёл вдоль северной стороны парка, тяжело дыша из-за висевшего в воздухе дыма после вчерашнего страшного пожара.

Горело похоронное бюро Бенедикта, больше известное как «Вест-сайдский морг». Он находился южнее, в итальянской части Гринвич-виллидж. Но пожар был огромен, и в нём погибли четверо пожарных.

Его запах будет ещё долго витать в воздухе, как напоминание о произошедшей трагедии.

Этот запах смерти лишь усилился, когда я проходил мимо Древа Висельника. Ходили слухи, что оно было местом казни на протяжении долгих столетий.

Я ускорил шаг и замедлил его, только подойдя к мраморной Арке Вашингтона, под которой проходила Пятая авеню. Потом повернул налево возле величественного дома из красного кирпича в стиле греческого Возрождения. Его жильцы, принадлежащие к самой состоятельной прослойке города, давно переехали в более презентабельный район в центре города.

Офис доктора Вольмана находился в последнем здании на краю университетского городка.

Он открыл почти моментально, стоило мне постучать в дверь, и я пришел к мысли, что и он, и все остальные с нетерпением ждали меня, несмотря на то, что я прибыл вовремя.

— Профессор социологии? — спросил я, заметив латунную табличку на двери. — Но это не корпус университета.

Я знал, что здание Нью-Йоркского университета по большей части переехало в центр города в кампус в Бронксе, а здесь остались несколько классных комнат в полуразрушенных зданиях, граничащих с восточной частью парка.

И те задания не имели ничего общего с роскошным домом, в который я только что вошел.

Доктор Вольман издал нечто среднее между смешком и кашлем.

— Кафедра социология остаётся моим основным местом работы, — ответил он, улыбнувшись, — по крайней мере, пока они не создадут факультет криминалистики. И осмелюсь предположить, что произойдет это не раньше, чем я окажусь в могиле. А теперь идёмте, — добавил он. — Все ждут.

Он повел меня по широкому коридору с кремовыми стенами и золотисто-багровыми коврами на полу в дальнюю комнату, опираясь при ходьбе на трость.

По пути он пояснил, что первый этаж своих апартаментов приспособил для учебных целей с согласия университета. Поскольку стареющему профессору было тяжело передвигаться по растянувшемуся на километры университетскому городку, кафедра была размещена в пределах его физических возможностей.

— К тому же, — заметил он, — некоторые занятия продолжают проводиться здесь, в кампусе на Вашингтон-сквер-парк. Для многих наших студентов это оказалось наиболее удобным местом.

Мы вошли в просторную комнату, которую профессор, очевидно, использовал в качестве классной комнаты.

На дальней стене висела доска, а перед ней стоял круглый стол, за которым могли уместиться, по меньшей мере, десяток студентов.

Огромное, во всю стену окно по левую руку открывало потрясающий вид на конюшни нью-йоркского университета.

Возле окна стоял простой стол из орехового дерева, отполированный до блеска. За ним уже сидели Алистер с Изабеллой. Оба сразу же поднялись, чтобы поприветствовать меня, и мы обменялись несколькими ничего не значащими любезностями, прежде чем перейти к делу.

— Итак… Вы хотите, чтобы я взглянул на новые улики и в свете них пересмотрел свои старые заключения.

Доктор Вольман аккуратно опустился на стул и достал шелковый платок, чтобы протереть линзы очков.

— Верно.

Я открыл свой портфель и начал выкладывать на столе фотографии татуировки Эммелин Биллингс, которые вчера вечером проявил для меня фотограф в Добсоне.