И здрасте вам через окно!

Обрадовались мы за такой красивый расклад сложившихся обстоятельств и делаем заказ на пиво и чего-нибудь поесть. Он нам меню в глаза тычет, мол, выбирайте, какое нужно, не один сорт для вас имеется. А нам любой в радость. Денег у нас в достатке, потому что товарищ Сталин зарплатой не обижал. После сорок второго года солдат стали поощрять, выплачивая за каждый подбитый танк командиру орудия и наводчику по пятьсот рублей, а остальному расчету – по двести. За подвиг – особые надбавки, и разговор аж о целой тыще шел. Стимулировали. Попрошу на этом месте не завидовать, так как ствол у танка длинный, а жизнь у солдата короткая. Полк в наступлении в среднем сутки существовал. Семьям деньги высылали справно, но и себе кое-что оставляли. Добочка, ты от меня получала каждый месяц?

– Получала, но знаешь какие цены! На тысячу можно было купить пять буханок хлеба, а потом уже только две. Картошка одиннадцать рублей за кило, сало – тысяча триста. Цены на рынке выросли в тринадцать раз против довоенных.

– Верю, Доба, ты мне писала. На фронте тоже не было петушков на палочке. В автолавках на передовых выбор товаров был невелик: ручка для писать, конверты, мыло, зубной порошок, расчески да лезвия. Три года так. На вражеской территории расклад уже пошел другой и в немецких марках. Зарплата сильно зависела от занимаемой должности. Офицеры в месяц получали почти тысяча пятьсот и такую же сумму в оккупационных рублях по курсу. Им даже выплачивались деньги для найма немецкой прислуги.

* * *

– Хорошие деньги, говоришь, получали? – прервал разговор Савелий.

Его спокойное и безразличное лицо вдруг стало озабоченным и хмурым. Бросив на Зиновия суровый взгляд, он нервно застучал по столу спичечным коробком.

– Так ты до Берлина шел, чтобы посчитать, кто сколько получал? Может, у тебя и тетрадка имеется, куда доходы с расходами записывал?

– Сава, зачем ви так начали нервничать? Зиновий Аркадьевич немножечко рассказывал о жизни на вражеской территории, а ви сразу на него, – заступилась Сара. – Ми там не были, но интересуемся, как обстояли дела на фронте. Люди, знаете ли, везде живут и по-разному. Или вас встревожило, что Зяма зашел с товарищчами к фашисту выпить пива после тяжелых боев? Продолжайте, Зямочка, и не обращайте внимания.

– Будьте-таки спокойны, уважаемые соседи. Не фашистское пиво мы пили. Немец тот не утек со всеми, потому что коммунистом оказался. Принес нам по первой кружке и исчез куда-то. Мы думали, испугался, а он вскоре вернулся и шпрехает по-своему, бумажкой с печатью нам в глаза тычет. Мы, конечно, ничегошеньки не вразумели, пока он имя Эрнста Тельмана не произнес. Только потом и поняли, что наш он – подпольный коммунист. Мы ему за это руку пожали. Он улыбается, про Гитлера что-то говорит, палец второй оттопыривает и «пухает» – наказ нам дает, мол, убейте гидру фашистскую. Хороший мужик оказался. Не переживайте, не все немцы плохие.

– А мне за них нечего переживать, не родственники, – небрежно произнес захмелевший Савелий. – За тебя, Зяма, сильно волнуюсь, потому живешь ты со мной в тесной близости, а оттого я должен знать, не мародерил ли ты на вражеской территории. Подвигов я твоих унизить не хочу – не видел, а вот про моральный облик скажу – пошатнулся он. Волнение у меня вызывает то, с каким несоветским энтузиазмом ты полную мотоциклетку вещей приволок. Вон, Измаил Гершевич, кроме ранения, домой ничего не принес.

– Так у него возможности не было. В госпиталях, кроме бинтов и йоду, ничего тебе не дадут.

– А у тебя, стало быть, возможность была, и ты ее не упустил.

– Что-то меня сомневать начинает, уважаемый сосед, ваше подозрительное отношение ко мне. Вы хочите сказать, что я не заслужил права привезти семье подарки?

– Может, и заслужил, раз медали на груди висят, да только человек, скотина такая, при виде добра может и совестью своей поступиться, – продолжал язвить Савелий. – Кто первый предложил стопку за товарищей погибших выпить? Ты или Изя? Изя. А ты о чем в это время думал? Не знаешь? А я знаю. Думал ты о том, что мала люлька у твоего трофейного мотоцикла.

– Сава, как ви можете! – возмутился Семен. – Человек живой вернулся с фронта. Тут радоваться нужно, а ви такое говорите.

– Могу, потому и говорю. Рассказывали мне, как некоторые солдаты вещи у немцев отнимали.