С ее помощью он все-таки добрался до спальни, рухнул на кровать, с блаженством ощущая под собой недвижимое постоянство твердой поверхности. Не то чтобы он был так сильно пьян, соображал вроде бы хорошо, даже слишком для того, кто хотел забыться, но ноги почему-то служить отказывались.
Настя помогла ему стянуть футболку и джинсы, хотела уйти, но он поймал ее за руку, притянул, едва ли не опрокидывая на себя. Она покорно села рядом, погладила его по волосам.
— Останься, — невнятно пробормотал он заплетающимся языком, ее растрепанный вид вызывал у него щемящее чувство нежности. — А Кощей говорит, ты меня любишь… — добавил он зачем-то.
— Что? — у Настасьи смешно округлились глаза. — Ты пил с Кощеем?!
— Ага, знаешь, он вообще нормальный мужик, хотя рожу я бы ему все-таки набил… Но Баюн сказал, успею еще…
И увидел, как у Насти несколько раз дернулось веко. Финист погладил ее по щеке, стянул с собранных в гульку волос резинку и пропустил через пальцы несколько черных прядей.
— Насть, не уходи от меня, а, — грустно попросил он. — Мы обязательно что-нибудь придумаем и справимся. Помнишь, Борислав в четыре года решил, что козел та же лошадь, спрыгнул на него с забора, а тот и понес… Сейчас смешно вспоминать, а тогда так страшно было. Вот и сейчас так страшно, Настен, а потом смеяться будем, какие мы дураки были…
— Ты и есть дурак, я никуда не собиралась, — прошептала Настя. — И я не говорила, что не люблю тебя. Я очень тебя люблю. Но еще раз напьешься, будешь ночевать на коврике под дверью.
— Не злись, — вздохнул Финист. — Я пил, потому что мне уже давно по-настоящему страшно не было, забыл, каково это, не стерпел.
Он подтянулся поближе, устраиваясь головой у нее на коленях, уткнулся носом ей в живот. Настя по привычке запустила пальцы в его волосы, массируя. Сокол заурчал.
— На-асть, а помнишь, какой я пир устроил, когда Борислав родился… Неделю гуляли.
— Помню, — буркнула Настасья, но он услышал в ее голосе улыбку. — Вы ему спать не давали, я вас всех тогда люто ненавидела.
— И когда Светозар родился пировали… И Тихомир. А рождение Ярославы как следует не отметили… Не дело это… Надо собрать всех… Дочка же… Любимая… Единственная… Потом придет какой-нибудь… Задурит… Права заявит… Все поотстреляю…
— Ну да, будто ты в свое время не так же поступил, — пробормотала Настя, но Финист уже спал.
Она аккуратно высвободилась из его ослабевшего захвата, переложила его голову со своих колен, встала, поцеловала в макушку и хотела уйти, но не смогла. Легла сзади, обняла со спины. Пахло медом (она все делала вид, что не в курсе, что бренчит в сумке Сокола после встреч со старшим сыном) и родным мужчиной.
Весь день она провела, рисуя в воображении сцены одна хуже другой, и пытаясь успокоить дочь, которая, прекрасно ощущая состояние матери, выдавала истерику за истерикой, прервавшись только на недолгий дневной сон, время которого Настя провела лежа с ней рядом, уставившись в точку в потолке. Кинжал на стене сверкал отполированными боками, и к концу дня Настасья поймала себя на желании выдернуть его из рамы и разломать. Ушел, значит ушел. Сбрасывает, и пусть. У нее вообще-то тоже гордость есть. А вечером, когда Яра наконец уснула, она не выдержала. Разрыдалась. Решила, коли придет — дверь ему не откроет. Кто ж знал, что убегая, он успел прихватить с собой ключ.
Ну и ладно, будто в первый раз ругаются. И хуже бывало. Зато ночи в обнимку с мужем она все-таки дождалась. Живым, целым и невредимым мужем, пусть и пьяным впервые за долгие годы. Нужно наслаждаться, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Что-нибудь да придумают. Всегда придумывали.
_________________________________________________
* -