И жизнь, и слезы, и любовь

Я вернулась домой. Вернее, не домой в Аткарск, а уже в Саратов. Надо было работать. Я стала артисткой Саратовской филармонии. Леонид Ярошевский возглавлял ансамбль «Импульс», в который он взял меня солисткой, как и обещал. Мы сделали программу. И вперед — по деревням и поселкам Саратовской области.

Я часто вспоминаю то время. Со стороны кажется — кошмар. Поездки по провинции с ансамблем самодеятельности. Копеечные гонорары. Ужасные бытовые условия. Деревянные сцены в каких-то развалюхах.

Сотни таких коллективов колесили по стране. (Кстати, многие сегодняшние известные артисты могут поделиться воспоминаниями об участии в аналогичных ансамблях.) Кого из участников этих ансамблей ждало звездное будущее?

Да, было тяжело. Но мы были полны надежд. Мы были молоды, веселы. Мы не горевали.

Горевала я позже. Одна. В собственном жилье. В столице. Будучи женой продюсера. Имея от него здоровых детей. Сознавая, что меня знает вся страна.

Как малозначительны оказываются внешние подробности нашей жизни. Насколько важнее то, что мы носим в душе, на сердце!.. Как часто за годы жизни с Шуйским я думала, что так может себя чувствовать соловей в золотой клетке!

В те годы ко мне пришла первая настоящая любовь.

Журналисты часто спрашивают меня о романах в моей жизни. Бытует мнение, что известная певица должна быть эдакой порочной хищницей, роковой, всей из себя такой прожженной львицей-сердцеедкой. Я никогда не строила свою жизнь по схеме «Я и мои мужчины» или «Мужчины в моей жизни». У меня много других приоритетов. Я никогда не нуждалась в большом количестве ухажеров. Это я поняла еще во времена «романа» с моим школьным поклонником Валерой, о котором я уже писала. Мужчина, которому я не могу дать то, чего он от меня хочет, очень скоро становится чем-то вроде помехи.

Я уже говорила, что Леониду Ярошевскому было двадцать пять. Абсолютно взрослый мужчина. К тому же женатый. Мне было семнадцать.

Сначала я жила у родственников, у маминого брата дяди Валеры Никитина. Но не могла же я их вечно теснить.

В филармонии мне сказали, что иногородним они предоставляют угол в гостинице с многообещающим названием «Европа».

И вот я в «Европе». Вместе с упоминанием о ней в мои ноздри бьет запах, который как будто прилетел из тех времен. Там пытались, притом безуспешно, вывести тараканов. По-моему, они лелеяли тайную надежду — вывести не вредных насекомых, а постояльцев. Дышать там было трудно. А новых гостей все равно гостеприимно встречали целые полчища тараканов. Я, домашний ребенок, привыкший к практически стерильной чистоте, плохо себе представляла, как они, эти самые экзотические животные тараканы, выглядят. Это был настоящий гигиенический шок.

Но мне повезло. Мне предоставили отдельную комнату. По тогдашним понятиям, практически люкс. Туалет, понятное дело, был один-единственный на весь коридор. Но я жила одна! И мне даже разрешили поставить в номере электроплитку! Я начала потихонечку обрастать хозяйством…

* * *

И вот первые гастроли. Колесили мы по городам и весям Саратовской области. Дело уже шло к концу 1985 года. Только тогда я стала чувствовать, что Лёня Ярошевский проявляет ко мне не только профессиональный интерес. Да, мы много времени проводили вместе. Да, мне он был интересен и чисто по-человечески, и с профессиональной точки зрения, да, мы вместе работали. Да, мы сразу стали симпатичны друг другу. Но я воспринимала его как начальника, наставника, старшего товарища. И — я это хочу особо подчеркнуть — очень хорошего, просто редкого человека. Таких, как Лёня, мало. Я и сейчас так считаю. Лёня был добрый, обаятельный, очень умный человек. Настоящий интеллектуал. Мне тогда казалось, что и в семейной жизни у него все надежно.

Я не знала, что к тому моменту, когда я начала готовиться к поступлению в Гнесинку, жена ему изменила. И сделала это грязно, шумно, с какими-то отвратительными подробностями, которые быстро стали всеобщим достоянием.

Когда на меня, семнадцатилетнюю, вся эта информация вылилась, я просто не знала, как мне ее переварить…

Они после этого случая сразу разъехались. Наверное, я появилась в Лениной жизни в момент, когда он нуждался в том, чтобы рядом был кто-то близкий, понимающий.