И жизнь, и слезы, и любовь

Тут с Шуйским произошло нечто вроде душевного переворота. Я подумала: наконец-то у него проснулось чувство вины за то, что он творил. Он стал вдруг такой внимательный. Обмяк весь — мне стало его так жалко. Папа все-таки умер. Мне сразу представилось, что бы я чувствовала, если б моего отца не стало… Бедный Шуйский!

В самолете он говорит:

— Ты меня прости за то, что я так себя вел. Ты для меня самый дорогой человек на свете. Больше никогда в жизни не буду тебя обижать!

Знал ведь, что обижал, но все равно делал.

Я его, конечно, простила.

Руку он тогда на меня еще не поднимал. Имело место просто хамское поведение. Я и предположить не могла, что женщину можно бить. Думала: это только бывает в семьях дикарей. Но чтоб средь бела дня, цивилизованный человек, на трезвую голову…

Мы добрались до Иркутска. Прошли похороны. Сидим на поминках. У нас принято: о покойном — или хорошо, или ничего. Никто про отца ничего хорошего не сказал. Больше хвалили его профессиональные качества. Мол, работяга был, труженик редкий. Потом, когда все уже подвыпили, кто-то встал и говорит:

— Разный он был, конечно…

И вдруг Шуйский, тоже уже изрядно поднабравшись, вскакивает с места и орет:

— Как разный был?!

Началась пьяная драка. Все вывалили на улицу. Шуйский сорвал с носа очки в дорогой оправе. Говорит мне:

— Держи! — И азартно кинулся в это месиво.

Там уже не понятно было, где свои, где чужие: кто за кого.

Я смотрю на это побоище вытаращенными глазами. Мне не верится, что я участница подобного шоу. Люди кидаются друг на друга с чудовищной матерной бранью.

Рядом со мной стоит родная сестра Шуйского. Она посмотрела на меня как-то странно и сказала:

— Ты еще о многом не знаешь…

Я была в таком шоке, что просто лишилась дара речи. Мы сели в машину. Я молчу. Шуйский молчит.

Вдруг он заявляет:

— Я все разрушил.

Он, наверное, имел в виду тот образ, в котором он хотел передо мной предстать. Пожалел, что раньше времени продемонстрировал мне свое нутро.

— Ты меня никогда не простишь, я знаю.

— Всякое бывает, Саш, в таком состоянии. А тот человек был не прав — он задел твои чувства… У меня, Саш, только один к тебе вопрос: вдруг ты за что-нибудь на меня рассердишься? Ты и на меня сможешь вот так, с кулаками?

— Ты думаешь, что говоришь? Как тебе такое в голову могло прийти? — отвечает. — Ты, может, скажешь, что я и маму родную могу избить?

На следующий день поехали к его друзьям. С ними мы совершили небольшое путешествие по берегу Байкала. Красота там сказочная! Мы много фотографировались. У меня до какого-то момента хранилось много счастливых снимков. Позже я их все уничтожила, чтобы ничто не напоминало о Шуйском.

А тогда я опять поверила: просто пару раз сорвался хороший человек. Со всяким бывает.

Опять у нас любовь и полная гармония. Целых три дня.

За перчаточки!

Мы вернулись в Москву. Началась обычная жизнь. В то время мы записывали альбом романсов.

Шуйский, как я уже писала, тогда страшно пил. Выдувал по бутылке виски в день.

И вот как-то собираемся мы на съемку. Он меня спрашивает:

— Помнишь, мы в Германии тебе перчаточки купили — желтые такие, с черной бахромой? Ты не знаешь, где они?

— Саш, сама не могу найти. Все перебрала — их нигде нет.

— Как нет?! Мы же их привезли!

Мы тогда столько всего накупили. И еще надо принять во внимание скорость, с которой мне пришлось собираться по его же милости.

— Саш, может, они у Вернера остались? Они же маленькие, тоненькие, в таком крошечном пакетике. Там много бумажных мешочков оставалось после нашего скоропалительного отъезда.

— Как остались у Вернера?!

Он резко разворачивается и со всего размаху бьет меня по лицу.

У меня случилось что-то вроде короткого замыкания. Даже боли я не почувствовала. Я не могла понять, за что меня ударили.

— Ты не готова к семейной жизни!

Единственное, что я смогла ответить:

— Саш, к такой, пожалуй, действительно не готова.

В ответ он хватает первое, что попалось под руку — бутылку или тарелку, — и кидает с грохотом. Спасибо, не в меня, а куда-то в сторону.

Вырасти я в другой семье, столкнись я раньше с домашним насилием, я бы лучше была готова к такой жизни. А кроме семьи у меня был еще и Лёня, который с меня пылинки сдувал. Не помню, чтоб мой первый муж, выйдя из транспорта, не подал мне руку. Или не помог надеть пальто. Все со мной: будьте добры, извините, пожалуйста… И вдруг — такой Хичхок: ужас абсурда или абсурд ужаса.

Я ушла в чем была. Он мне даже вещей собрать не позволил. Понятно: на его деньги все куплено! Захлопнула дверь… Подождала, пока открылась ближайшая станция метро. И стала кататься по кольцевой. В какой-то момент я уснула, потому что не выспалась.

Ездила-ездила. Проснулась и думаю: куда я сейчас пойду, к кому? Шуйский за эти месяцы умудрился как-то аккуратненько отодвинуть всех моих друзей. Такая любовь: мне в тот момент никто, кроме моего героя, нужен не был.

Я знала: Лёнька по-прежнему снимает квартиру на Пятницкой. Но я не могла к нему пойти. У меня даже мысли не было попроситься у него хоть час посидеть.

Стыдно было даже подумать об этом.