И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Она теперь известна среди заготовок к «Евгению Онегину». Но могла, пожалуй, существовать и отдельно.

Сегодня был я ей представлен,

Глядел на мужа с полчаса;

Он важен, красит волоса

Он чином от ума избавлен.

Если учесть, что Пушкин начал работать над своим романом в мае 1823-го года, а в первый раз увидел мужа Анны Керн вначале октября 1925-го года, то этот факт вполне годится для того утверждения, что это – пушкинский стихотворный шарж именно на него, генерала Ермолая Керна. Пушкин и не скрывал почему именно не полюбился он ему, о чём и сообщает его жене: «Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т.д.; один только у него недостаток – то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая».

И мстит ему как-то по мелкому, так что не поймёшь – ёрничает он тут или в самом деле есть у него эти садические задатки: «Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. (Поделом ему!) Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты, и чтобы у него сделался приступ, подагры, подагры! Это моя единственная надежда!». Сам я испытал как-то приступ подагры и никак не могу оставаться спокойным при этих жутких пожеланиях Пушкина.

Тут надо заметить ещё, что Анна Керн далеко не простушка была, как это принято думать о красотках, призвание которых кружить мужикам головы. Она была проницательна. По некотором размышлении о некоторых известных событиях своей жизни она написала о Пушкине: «…нахожу, что он был так опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его гениальность – всем светом признанную и неоспоримую, – он точно не всегда был благоразумен, а иногда даже не умён…».

Если задаться целью, то можно отыскать немало подтверждений и этой стороне Пушкина. Он и сам говорил как-то: «Мы с Дельвигом настолько умны, что нам и глупость не повредит».

Пушкин-гений сделал случайно встретившейся женщине то, чего сделать никому не под силу. Он подарил ей бессмертие. С такой же лёгкостью и изяществом, как дарят гвоздику. Благословенна великая случайность, не давшая этим людям пройти мимо друг друга.

Через три года в конце марта 1828 г. об этой же виновнице своего величайшего творческого подвига он напишет в письме другу пошлейшее из возможных откровение: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о м-ме Керн, которую с помощью божией я на днях вы.б».

Потом о ней же напишет: «что поделывает Вавилонская блудница Анна Петровна?». И ещё о ней же: «дура вздумала переводить Занда (Жорж Санд)».

Жизнь ещё раз дала ему, Пушкину, возможность попробовать себя в роли гения житейских обстоятельств. Он как будто не почувствовал этого…

Этот-то именно случай наталкивает на одну догадку, которая, признаюсь, и сейчас кажется мне достаточно кощунственной.

То, как Пушкин умел говорить о своём чувстве к женщине, было гораздо значительнее того, как он умел чувствовать.

Впрочем, как оказалось, особой смелости в этом предположении нет. Пушкин это сам сознавал и мог бы подтвердить. В пору далеко ещё не остывших отношений с Анной Керн он говорит о том откровенно.

«Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце моё совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т.п. Я имею несчастье быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я её и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».

Уже вскоре после встречи с Анной Керн Пушкин писал в одном из писем её кузине Анне Вульф о том, что всё это «похоже на любовь, но, божусь вам, что о ней и помину нет».

Анна Керн эту особенность его натуры тоже угадала ясно: «Он был невысокого мнения о женщинах, его очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота, а не добродетель. Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила (по-видимому, речь шла о той же Анне Вульф), он сказал: “…нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности”. Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры».