Я-1 (Клаутрофобическая поэма) (2002 г.)

(Многие наверно заметили, что текст данного романа изобилует словами «действительно», «реально», «на самом деле». Квалифицированный специалист-ублюдок-психоаналитик (некогда примерный ученик с полным отсутствием самостоятельных мыслей (а иначе не стал бы отличником)) в секунду сделает вывод, что автор страдает каким-нибудь там хитроумным комплексом иллюзорности бытия. Да, страдаю. И, де, блядь, стремится этот комплекс преодолеть. Да, стремлюсь. И еще я стремлюсь преодолеть психоаналитиков и «профессионалов» в любых областях в том смысле, что намерен их удавить. Хотя бы на том основании, что, во-первых, шестью шесть они переумножают на доли секунды медленнее, чем я, а во-вторых, вообще пользуются вызубренной таблицей умножения, почему-то принимая её на веру, а следовательно сам процесс умножения в их случае не может даже называться процессом!)

40.

Говорят, что человечеконенавистничество – это плохо. Но за что человечество можно любить, скажите на милость? Да и кто это говорит-то?

Не смешите меня! Мне некогда. Дел по горло. Не досуг мне над какой-то хуйнёй хихикать.

41.

В июне 1987-го года я осмелился предложить Миле... переписку. Довольно интимную по тем временам, ибо оба («ибо оба» – это не хуёбо! Творческая удача, ёбтыть!), ибо оба были абсолютно девственны, само собой являясь при этом закоренелыми онанистами, что, как выяснилось позже, весьма характерно для эмоциональных и творческих натур.

Естественно, когда мужчина достаточно смел и, извините за каламбур, твёрд, он всегда получает то, что желает. Но тогда я этого не знал, потому что рос в женском царстве и, разумеется, был воспитан в убеждении, что Женщина – Существо Высшее, и всё в мире зависит от её воли. Со временем выяснилось, что это отчасти так, но любой посторонней волей можно управлять, како и своей собственной. Но, надо заметить, что когда со всей однозначностью выяснилось, что Женщина не является Высшим Существом, вопреки вашим чаяниям, дорогие мои мужчинки, вовсе даже не выяснилось, что оное свято место занимает Мужик, а выяснилось только, что вопрос этот не стоит выеденного яйца и является полной хуйнёй, способной занимать лишь ординарных уёбков обоих полов, фатально неспособных к более изощрённым поворотам своих мозговых шестерней.

Так или иначе, а впрочем, может быть и Иначе, я дождался от Милы ответа. Уже три дня подряд я бегал в урочные часы разноса почты к соответствующему ящику, и, ничего там не обнаружив, не солоно нахлебавшись, вынужден был возвращаться к чтению «Фауста», какового читал, ошибочно полагая, что чтение «Фауста», да и вообще Гёте, равно как и постижение прочих сокровищ людского духа, есмь путь к становлению умным и образованным человечком.

Тем не менее, чтение «Фауста», видимо, всё-таки обладало неким сакральным смыслом в моей четырнадцатилетней жизни, поскольку как только (извините за рифму!) я его дочитал, так и тут же получил милино письмецо, в котором содержалось немного-немало... согласие.

Письма эти бесспорно стоили внимания психоаналитиков, но я не хочу здесь вдаваться в подробности нашей переписки. Особенно удачные фрагменты ея приведены в моём первом романе «Псевдо». Скажу одно, в то время я ещё был относительно счастлив. Читал себе книжки, ненавидел, как это ни странно теперь, музыку, не кололся, не пил, не курил и, как водится, трогательно девочку любил.

Но тут со мной (( 6- a ) Я - Бог! Я хочу созидать миры!!!) произошла скверная история. В июле мы с моей мамой поехали отдыхать в Литву. Наш отдых разделился на две равно неприятные части. Первые 12 дней мы провели в неком закрытом ведомственном пансионате, в который попали из-за вечной маминой экономии денег, зачастую засчёт моего душевного здоровья (можно же было вообще никуда не ездить, в конце концов!).

Так уж получилось, что в наш заезд в доме отдыха практически не было русских. Нет, не подумайте, что я шовинист. Отнюдь. Просто мои четырнадцатилетние неокрепшие мозги совершенно вспухли от отсутствия русской речи и постоянно бубнящей на литовском языке радиоточки. Бальзам на мою мудацкую душу изливался только в общественном транспорте во время поездок в город (собственно, Тракай). Там, в автобусе, в речь заёбанных литовских работяг нет-нет, да врывался заливистый трёхэтажный русский матерок. В такие минуты искренняя радость и гордость за свой народ буквально разрывали мне горло посредством недопускаемых мною слёз. (Я, кстати, в курсах, что язык, на котором веду я рассказ о печальной судьбе Красивой Сказки нарочито угловат и мудацк.)

Ещё одной отдушиной в ту поездку была для меня переписка с Милой. Совок ещё был в силе, а тем более литовский совок – поэтому письма тогда в рекордные сроки настигали своих адресатов. (Настигали и убивали, бля. Ха-ха-ха!) Я постоянно бегал на, как это теперь называется, ресэпшен, и раз в 3-4 дня действительно находил в кармашке с буковкой «С/S» депешку от Милы. Да и сам, надо сказать, в ответ не молчал.

Однако доминанта моей жизни всё же именно тогда стала минорной.