«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой»

Набив немало виртуальных «шишек» на лбу, я за полгода обрёл соответствующий опыт и, первым делом «взял на работу» страшную как любовь с ВИЧ-инфицированным, но зато опытную «мадам». Сутенёршу, то бишь — взвалившую на себя все организационные вопросы с кадрами. В наборе же персонала — отошёл от ранее строго очерченных критериев. То есть, в «прачки» брал любую — обладающую некими внешними критериями женщину, давшую согласие поработать телом за определённые преференции.

К ним тоже относились мои слова, ставшими крылатыми:

«Как работаем — так и сидим»!

Так вот, некоторых зэчек — выбранных мной и согласившихся поработать «прачкой», я же и отправил досиживать срок к Макаренко.

Первой из них была воровка, московская бандитка по имени Лена — имевшая как минимум одно (доказанное) убийство за душой. «Червонец», да ещё за «мокруху» — далеко не каждый мужчина-душегуб, получал!

Когда я её увидел у себя в кабинете, я спросил усомнившись:

— Тебе и вправду, уже есть восемнадцать лет?

Та заикаясь, глядя на меня исподлобья, злобно как загнанный зверёк:

— А тебе не один х… (в смысле: а тебе не всё ли равно)? Угостил бы лучше папироской, гражданин начальник.

Подумав, достал из стола не начатую пачку и спички, что держал специально для подобных случаев:

— Бери всю — у меня ещё есть! Насчёт возраста же скажу: если ты несовершеннолетняя — можно попробовать через суд скостить тебе срок и определить досиживать его в детскую воспитательно-трудовую колонию.

Закурив, та разомлев, спрашивает почти без заикания:

— А кому это надо?

— Это надо — прежде всего тебе.

Подозрительно — выпустив в меня облако дыма:

— А тебе что надо? Отодрать меня можешь и без этого — просто перегнув раком через этот стол.

Пока я отмахивался руками от дымовой завесы, действительно: соскочила, задрала юбку — под которой ничего не было(!) и, легла грудью на стол — оттопырив тощий зад.

Ёкарный бабай!

Не прекращая смолить папиросу, хлопнула себя по попке ладошкой:

— Начинай, начальник!

В первые пять секунд, я очумело оторопел — как никогда раньше. Но тут же овладев собой, встаю с кресла и обхожу стол, расстёгивая ремень:

— Сейчас, Лена, подожди — только дверь закрою и портупею сниму. И потом, я тебя как… ВЫДЕРУ!!!

Удерживая на столешнице левой рукой, правой рукой её хорошенько — как сидорову козу, выпорол.

Вся задница — в красных полосах, как тельняшка моряка — в синих!

Рёв стоял на всё лагерное управление: в дверь стучались, ломились — но выломить не решились. Закончив экзекуцию, оправил ей юбку, опоясался сам и уселся обратно:

— Присаживай, поговорим. Ну…? Ты не можешь сидеть⁈

Стоит, держась рукой за задницу: в глазах слёзы, из носа — сопли, в голосе стальная ярость:

— У тебя убью, мусор поганый! Зарежу, не жить тебе!

Я молчал, лишь склонив голову, как крайне агрессивного — но совершенно безопасного зверька, её с любопытством рассматривая.

Наконец, успокоилась, опустив голову и лишь всхлипывая. Повторяю:

— Может, всё же поговорим?

— О чём можно с тобой говорить, дяденька мусор?

— Ну, о многом… Например: о твоём тёмном прошлом и, возможно — светлом будущем.

Вздыхает:

— Нет, гражданин начальник: это прошлое у меня было светлым — а настоящее и будущее…

Рыдает.

* * *

Когда она успокоилась, помаленьку-понемногу мне удалось её разговорить.

Своих родителей Лена не помнила — они умерли, когда ей было несколько месяцев отроду. Крестьянскую девочку-сироту удочерила и воспитала бездетная вдовая помещица, которую она почитала матерью. Летом 1917 года, местные крестьяне — получив свободу от Временных, по своему народному разумению свершили месть и правосудие за многовековое угнетение — поделив меж собой барскую землю, разгромив поместье, а «боярыню» зарубив топором.

Всё это происходило на глазах у десятилетней девочки, ставшей после этого заикаться.

Став таким образом беспризорницей, Лена чтоб выжить стала попрошайничать, воровать, попала в банду промышлявшую убийствами да грабежами, стала любовницей и «напарником» её главаря по криминальным делам.

После ликвидации банды прославившейся «тёмными» делами, практически всё её члены получили вполне заслуженный «вышак», а моя собеседница — максимальный срок.

* * *

Выслушав эту печальную, но увы — вполне типичную для революционного времени историю, вопрошаю участливо:

— Лена, извини, конечно… А почему ты согласилась на моё предложение «работать» прачкой у нас в «ИТЛ»?

Угрюмо, но уже без злобы и агрессии:

— А ты, дяденька мусор, сам посиди в женском исправдоме…

— Нет, уж — спасибо!

Да! Ещё «там» доводилось слышать про «порядки» в женских колониях — дающих по сто очей форы мужским. Однако, продолжаю:

— Лена, но это же по сути — проституция! Тебе ничто не подсказывает — что это нехорошо?

Пожимает плечами:

— Ну, а что делать? Больше я ничего и не умею — только «дырку» подставлять. Воровать же в вашем «ИТЛ» ты мне не предложишь?

Хм…

— Ну а твоя помещица, разве тебя ничему полезному не научила?

— Как «не научила»? Грамотная я и языки знаю! Музицировать, танцевать, вязать, вышивать… Что сама умела — тому и меня учила.

Видели, да⁈