Я, бабушка, Илико и Илларион

– Точнее? Аппетит у него пропал. Прошлый раз насилу заставил мальчика съесть три тарелки лобио[3] и один мчади[4]. И ни куска больше!

– Да ну? – удивился врач.

– Тобой клянусь!.. Раньше, бывало, он съедал еще головку сыра, а в тот день как заупрямится – «не хочу да не хочу!». Дома, говорит, уже обедал.

– Это правда? – спросил меня врач.

– Правда, доктор. Как увижу лобио, сразу тошнить начинает.

– М-да… А как насчет жареного цыпленка с чесночной подливкой, или молодого сулгуни[5] с мятой, или целиком отварной курочки с эстрагоном, или, друг ты мой любезный, может быть, лучше рубец с острой приправой, или, скажем, усач и форель в ореховом соусе? Что скажешь?

– С ума сведет ребенка этот болван, – пробормотала бабушка.

Илико не выдержал такого меню и, закашлявшись, выскочил на балкон. Илларион выдержал испытание и стал разглядывать фотографии в альбоме.

– Что еще болит у него? – спросил с улыбкой врач. Потом снял с моей головы полотенце и заботливо утер мне слюни.

– Еще… чихает! – ответил Илларион.

– А моча у него какая?

Тут и Илларион не нашелся, что ответить.

– Какая у него моча, Илико? – обратился он к вернувшемуся в комнату Илико.

– Моча? – не растерялся тот. – В последнее время, прямо скажу, не нравится мне его моча.

– А раньше была хорошая?

– Изумительная!

– На что еще жалуешься, молодой человек?

– Хи-хи! – кашлянул Илико. – Еще он немного того… – И он выразительно покрутил пальцем у своего виска.

Я понял, на что он намекал.

– Да?.. А ну, сколько это? – спросил врач и поднес к моему носу растопыренную пятерню.

– Семь! – сказал я и как можно глупее улыбнулся.

– Правильно! – воскликнул врач.

Илларион от удивления выронил очки, бабушка в испуге отшатнулась. Врач вывернул мне веки, опустил, потом снова поднял, заглянул мне в глаза, с сожалением покачал головой и спросил:

– Родственников и близких узнает?

– С трудом, – вздохнул Илларион.

– Так… Кто этот человек? – спросил меня врач, указывая на Илико.

– Это не человек, это зверь! – сказал я и придал своему лицу такое идиотское выражение, какого и Илико не ожидал.

– Зурико, это же я, твой дядюшка Илико, неужели не узнаешь? – сокрушенно произнес Илико.

Я отрицательно покачал головой и скосил глаза к переносице. Бабушка закусила нижнюю губу и схватилась за голову.

– Чем лечите больного? – спросил врач.

– Виски натираем водкой.

– Принесите сюда эту водку!

Бабушка торопливо принесла бутылку с водкой.

– Подайте мне чайный стакан!

Подали. Врач наполнил стакан и начал:

– Положение ребенка весьма серьезное, боюсь, не протянет до утра. Нужно немедленно везти его в больницу на операцию!

– На какую операцию?! – вскочил я с постели.

– Придется вскрыть черепную коробку…

– Только через мой труп! – вскричала бабушка. – Ишь ты, «вскрыть черепную коробку»! Это тебе не тыква! Да что ты понимаешь в болезнях? Мальчик здоров как бык, а он – «в больницу»! Вставай, сынок, вставай, а то и впрямь он загонит тебя в могилу!

– Ну, вот и отлично! Здоров, говорите? Дай Бог и впредь всем вам здоровья! – сказал с улыбкой врач и опрокинул в рот стакан.

– А закусить? – сказал Илларион и подал ему грушу.

Врач аппетитно, с хрустом откусил грушу, потрепал меня по щеке, простился со всеми и, направляясь к выходу, сказал:

– А такого здорового мальчишки действительно во всей деревне не найдешь.

Потом он вскочил на коня, помахал рукой и ускакал…

Охота

Спустя неделю после моего чудесного исцеления к нам во двор зашел Илларион. Он прилег на траву под грушевым деревом, закурил самокрутку и, сладко потягиваясь, спросил:

– Ну что, собачник, перенес операцию?

– Вам всем, конечно, начхать, а я чуть было не погиб!

– Скажи, пожалуйста! «Погиб»! А какая тебе грозила опасность? Ну, вскрыли бы твой паршивый череп и тут же бы и захлопнули. Чего копаться-то в пустоте?

– Ладно, ладно… «В пустоте»… Зато ты да твой дружок Илико – ума палата!

Помолчали.

– Что это твоей собаки не видать? – спросил Илларион, и в тот же миг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный собачий визг.

– Убью скотину, убью! Пропади ты пропадом, Зурукела-негодник, вместе со своей собакой! И где ты ее откопал, эту безродную тварь?! Слыханное ли дело! Сперва таскала яйца из-под наседки, а теперь принялась за цыплят!

По тропинке между изгородями, громко голося и размахивая палкой, ковыляла соседка Ефросинэ. Перед ней, жалобно скуля и волоча заднюю ногу, бежал мой бедный Мурада.

– Держи его! – вопил из своего двора муж Ефросинэ.

– Да что ты раскричалась, баба! Что случилось?! – выскочила из дома бабушка. – Это кто же, по-твоему, безродная тварь? Наш Мурада? Да он, если хочешь знать, породистее твоего мужа и всей вашей родни!.. Проваливай лучше, пока не поздно! Безродный… Да я за него с двух доек сыр отдала мельнику Симону!

Ефросинэ, которая больше всего на свете боялась бабушки, тотчас же повернула обратно, а Мурада с видом оскорбленного достоинства прилег у моих ног. Не сводя глаз с удалявшейся Ефросинэ, он жалобно повизгивал. Как только женщина скрылась за поворотом, собака умолкла.

– Здравствуй, Мурада! – поздоровался с собакой Илларион.