Я, Бабушка, Илико и Илларион

Духового оркестра в нашей школе не было, поэтому играть туш пригласили из района похоронных оркестрантов. До начала торжественного заседания духовой оркестр по заказу Ромули исполнил песню «Был сыночек у мамаши». Потом я попросил оркестрантов сыграть что-нибудь более жизнерадостное и сунул семь рублей в карман главному, тому, что играл на кларнете. Оркестр грянул «Эй, братишка Спиридон». Затем кто-то попросил исполнить «Хасанбегуру», но главный отказался — этого, говорит, наш оркестр не может исполнить, колоратура, мол, не получается.

К полудню все, наконец, собрались, и торжественное заседание началось. В президиуме сидели учителя и родители лучших учеников. Бабушки моей на собрании не было — ей нездоровилось, — поэтому один стул в президиуме пустовал.

В своем вступительном слове директор школы кратко рассказал, как обстоят дела с образованием у нас и в капиталистических странах, а потом сказал, что отныне мы люди самостоятельные, что школа дала нам все, что только могла дать, и что впредь мы можем поступать, как нам заблагорассудится, хоть головой об стенку биться. Потом он начал вызывать нас по алфавиту. После беглой характеристики каждого выпускника директор вручал ему аттестат зрелости, крепко пожимал руку и оглядывался на фотографа Павлушу, который уже держал наготове подвешенную к аппарату грушу. Выпускник испуганно замирал, пока Павлуша считал про себя до десяти и махал рукой, — готово, мол, птичка вылетела. И тогда раздавался оглушительный туш.

Когда заговорили обо мне, оркестранты почему-то вообразили себя на похоронах и заиграли «Таво чемо».

Директор грозно сверкнул глазами, и оркестр тут же перешел на туш.

После торжественного собрания должен был состояться концерт — песни в исполнении нашего сельского хора. Эти песни мы слышали по крайней мере тысячу раз, и поэтому все разошлись по домам.

Бабушка, увидев мой аттестат, чуть не задушила меня в объятиях:

«Теперь меня и смерть не возьмет», — сказала она и намочила слезами мой аттестат. Потом вдруг посерьезнела, косо взглянула на меня, положила аттестат на стол и молча вышла из комнаты. Я ничего не понял.

Спустя пятнадцать минут бабушка вернулась. За ней следовали Илико и Илларион.

— Присаживайтесь, соседи! — сказала бабушка.

Илико и Илларион сели.

— Ну что, какая еще беда с тобой стряслась? — обратился ко мне Илларион.

— Аттестат зрелости получил, — сказал я и протянул аттестат.

— Поэтому я и позвала вас, — сказала бабушка. — Посмотрите-ка, ради бога, настоящий это аттестат или вроде той прошлогодней похвальной грамоты, которая потом оказалась чужой?

Илларион взял аттестат, долго вертел в руках, внимательно изучил печать, подписи, даже на свет рассмотрел, потом передал Илико. Илико проделал с аттестатом то же самое, но более тщательно, и протянул его бабушке.

— Его аттестат — комар носа на подточит!

— Точно? — спросила бабушка.

— Точно! Во-первых, он не смог бы достать чистый бланк; во-вторых, — печать настоящая; в-третьих, аттестат на обратной стороне заполнен и на русском языке, а этого не смог бы сделать ни один из учеников нашей Заблоны; ну и, в-четвертых, — хоть бы одна четверка затесалась — сплошные тройки!

— Ну, слава Богу! Утешил ты меня, Илико! — с облегчением вздохнула бабушка. Илларион вновь потянулся к аттестату.

— А-тес-тат зре-лос-ти! — произнес он по слогам. Потом встал, подошел ко мне, постучал пальцем по моей голове, прислушался к звуку и, сокрушаясь, обратился к Илико — Ну, брат, если уже этот называется зрелым, то я тогда китайский мандарин.

— Ничего… Помидоры для продажи в город тоже незрелыми отправляют, чтобы не попортились. Дорогой они дозревают.

— Ну, раз так, давайте решать: что ему теперь делать, куда поступать, какую выбрать профессию? Должен же быть у человека какой-то план? А то поедет в город и будет там ушами хлопать, как осел, — сказал Илларион.

— Ты на какой факультет думаешь поступать? — спросил меня Илико.

Я пожал плечами.

— Мой внук должен стать врачом, — заявила бабушка. — Состарилась я, за мной уход нужен!

— Ты что, обязательно от его руки умереть хочешь? — сказал Илико,

— А может, ему на исторический пойти? Из историков секретари райкомов получаются, — сказал Илларион.

— Я бы на его месте пошел в юристы! — сказал Илико. — Вот хоть возьми нашего судью — человеком стал. Приехал в село в рваных галошах, а теперь щеголяет в кожаном пальто и резиновых сапогах.

— Да куда ему с его сердцем в юристы! Он ведь и арестовать-то никого не сможет!

— Может, пойти ему на литературный? Он ведь у нас стихоплет, и язык подвешен — дай бог! А что еще нужно!

— А нет ли чего-нибудь такого, чтоб готовых профессоров выпускали? — спросила бабушка.

— Как же, есть! Такое заведение и окончил наш Илико! — обрадовался Илларион.

— Ты чего молчишь, болван? Скажи, куда хочешь поступать? — набросился на меня Илико. — А то, видишь, выпустил уже этот носатый свое жало!

— Я в артисты пойду! — вдруг выпалил я. Наступила гробовая тишина.

— Чтоб я ослепла! Многоженцем решил стать? — запричитала вдруг бабушка.

— Тронулся, бедняга! — проговорил Илико.