Я, Бабушка, Илико и Илларион

— Ну что ты приуныл, дурачок? Не бойся, ничего со мной не случится. Зато для твоей Софьи какой праздник наступил, развалится теперь на моем месте, как барыня! Ну, выше голову! Кому я говорю?! Я стоял во дворе, зареванный и жалкий, и смотрел на Иллариона. Голос его звучал бодро, на лице играла деланая улыбка, но я видел, как у него дрожали губы и по морщинистым щекам текли слезы. Пятнадцать дней спустя Илларион выписался из больницы без глаза. Он молча вошел в комнату, молча сел. Я ни о чем не спрашивал его, он тоже ни о чем не говорил. Так продолжалось всю неделю. Я аккуратно посещал лекции, был со всеми вежлив и предупредителен, а после занятий сломя голову мчался домой, к моему Иллариону.

Однажды, вернувшись из университета, я не застал Иллариона в комнате. Я выглянул в окно — и замер. Была теплая солнечная погода. Илларион сидел во дворе на стуле под шелковицей. На коленях у него примостилась Софья. устремив в небо задумчивый взгляд, Илларион курил, нежно поглаживая по спине притихшую Софью, и о чем-то вполголоса с ней разговаривал. Я прислушался.

— Тебе говорят, глупая, тебе! Понимаешь, что значит быть безглазым? Это значит — не видеть солнца, луны, деревьев, людей… Жить в кромешной тьме… Если бы я не согласился на операцию, пришлось бы вообще потерять зрение. Поняла? Ни черта ты не поняла, дуреха! Эх, был бы здесь наш Мурада!.. А ты — глупое создание!.. Что, обиделась? Ну, будет, будет тебе… Как же я теперь вернусь в деревню? Всю жизнь я дразнил Илико кривым чертом… Куда мне теперь деваться?.. Ну, хорошо, проживу здесь еще месяц, другой, третий… А потом? Ведь придется в конце концов вернуться домой?.. А может, он ничего и не заметит? Как же! Не такой он дурак, чтобы не отличить стекляшку от настоящего глаза!.. Не отвезти ли ему в подарок такую же стекляшку? Как ты думаешь? Привезу и скажу: «Ну все, старик, конец нашему балагурству… Вставь себе эту штуку и коси на здоровье от моего имени… Отныне мы с тобой равны…» Как ты думаешь, обрадуется он моему несчастью? Да? Никогда больше не говори этого! Как ты могла даже подумать! Не знаешь ты моего.

— Илико! Умрет старик с горя! Нет? Да как же нет, когда я и Зурикела — твой непутевый хозяин — ему дороже всего на свете!.. Ну иди, иди, все равно не понять тебе этого…

Илларион осторожно спустил с колен кошку и слегка подтолкнул ее. Софья пошла к окну. Илларион взглядом проводил ее, и я увидел, что он плачет. Плакал и я. Плакал и радовался, что Илларион не видит моих слез.

ЗДРАВСТВУЙ, ИЛЛАРИОН!

После операции Иллариону уже не сиделось в Тбилиси. Приближался март, и Иллариона тянуло в село — туда, где его ждали старая однорогая корова и неугомонный задира петух, ждали родная земля и родное солнце, ждала весна — пора пробуждения жизни, пора труда и надежд. Отпустить Иллариона домой одного я не мог — он все еще был очень слаб. Кроме того, старик пуще смерти боялся встречи с Илико. Я с плачем вымолил у декана двухдневный отпуск, и в тот же вечер мы отправились в деревню…

…Солнце только выкатилось из-за горы, когда мы подошли к нашему селу. Лениво лаяли уставшие от ночного бдения собаки. Умытые росой деревья кишели всякой птичьей мелюзгой. Над селом стлался легкий туман.

— Гляди, Зурикела, твоя бабушка уже на ногах! — сказал Илларион и показал рукой на струйку белого дыма, поднимавшуюся из трубы нашего дома. Я сорвался с места и с криком помчался вниз по косогору:

— Бабушка!.. Бабушка-а-а!..

Из дома, повязывая на ходу выцветший платок, вышла моя сгорбленная бабушка.

— Бабушка-а-а!

Бабушка приложила ладонь козырьком ко лбу. Несколько минут всматривалась вдаль, потом вдруг встрепенулась, засуетилась, что-то закричала и, раскинув руки, бросилась мне навстречу.

— Зурикела! Сыночек!.. Мы крепко обнялись. Потом я подхватил бабушку на руки и понес к дому.

— Сынок! Дорогой мой! Наконец-то! Боже мой, на кого ты стал похож?! Кожа да кости! Говорила ведь я: ученье хоть кого в бараний рог свернет! О господи…

— Как живешь, бабушка?

— Ты лучше о себе расскажи! Закончил учебу?

— Что ты, бабушка! Учеба только начинается!

— Бедная твоя бабушка! Ты что, один за всех должен учиться? Черт бы побрал твоего учителя! О чем он думает? Ты растолкуй ему, скажи — бабушка у меня больная, одинокая, старая, истомилась в ожидании, — авось сжалится, изверг, ускорит твое обучение!

— Скажу, бабушка, обязательно скажу, — успокаиваю я бабушку. Илларион стоит за моей спиной, качает головой и терпеливо ждет, когда я спущу бабушку на землю.

— Здравствуй, Ольга! — говорит он наконец.

— Илларион, родной, извини меня, ради бога! Совсем я обалдела от радости! Ну, как ты поживаешь? Как твой глаз?

— Какой глаз, Ольга? Нет больше у меня глаза!

— Ну тебя, старый черт!

— Ей-богу, Ольга!

— А это что? Разве это не глаз?

— Гм… Конечно, глаз… Такой, как у того высушенного ястреба, что висит на стене у Илико…

— Неужто стеклянный?

— Да!