Я, Бабушка, Илико и Илларион

— Конечно, есть! Пожалуйста! — пролепетал я, протягивая ему пачку папирос.

— Спички!

— Пожалуйста! — Я зажег дрожащими руками спичку и поднес ее к самому носу незнакомца.

— Вчера я бросил курить, — заявил мужчина, — и с тех пор папиросу в рот не брал… И сейчас не стану курить, так просто, побалуюсь… Человек должен быть хозяином своего слова! Он прикурил и несколько раз сильно, с наслаждением, затянулся.

— Ты куришь? — вдруг спросил он меня.

— Нет, что вы!

— Молодец! Я курил двадцать лет, а теперь бросил.

И никто не заставит меня взять в рот папиросу! — сказал он, положил мои папиросы себе в карман и, пошатываясь, ушел. Мы медленно двинулись дальше. Цира вдруг повеселела. Она прыгнула через тень чинары, потом через другую, третью, пятую… Так, прыгая, добежала она до гостиницы «Интурист» и тут начала скакать на одной ноге.

— Ну-ка, лови меня!

Я погнался за Цирой, настиг ее и крепко схватил за плечи.

— Уф, устала!

Цира опустила голову мне на плечо. Я одной рукой обнял ее за шею, другой приподнял подбородок и заглянул в ее огромные голубые глаза.

— Эх, если б ночь длилась бесконечно… — вздохнула Цира.

— Почему, Цира?

— Так… ночь лучше дня…

Цира сбросила мою руку, закинула голову назад и уставилась в усеянное звездами небо. Потом снова взяла меня под руку.

— Ты, наверное, любишь кого-нибудь, Цира. Скажи, кого?

— Я люблю небо, люблю звезды, вот этого сторожа люблю, и это дерево люблю!.. — Цира подбежала к чинаре. — Не веришь? Хочешь, поцелую?

Она прижалась к дереву, стала целовать и раскачивать его. Спавшие на дереве воробьи встрепенулись и тревожно защебетали. Цира прислушалась к гомону птичек, потом обернулась ко мне:

— И воробьев я люблю!

— Чудачка ты!

— Может быть. А ты кто?

— Кажется, я тоже чудак!

— Нет, ты просто глуп!

— Благодарю!

— Впрочем, глуп — это не то слово. Ты слеп и глух! Цира подошла ко мне, схватила за воротник, привлекла к себе, пристально взглянула в глаза и спросила:

— Видишь меня?

— Представь себе — вижу!

Цира взяла мою руку, прижала ее к своей груди и опять спросила:

— Слышишь?

Я почувствовал учащенное биение сердца девушки, меня обожгло ее горячее дыхание… И вдруг я обнял Циру, привлек к себе и поцеловал…

И снова мы идем по аллее чинар.

— Зурико!

— Да, Цира?

— Я люблю тебя!

— Врешь!

— Нет, это правда, Зурико.

— Врешь, Цира, и давай не будем про это…

Цира умолкла, прислонилась к дереву. Я тоже замолчал и прислонился к стене. Мы долго стояли и смотрели друг на друга. Цира подошла ко мне, застегнула воротник, поправила мне брови и медленно двинулась по улице. Я поплелся за ней. Вдруг Цира обернулась — в глазах ее блестели слезы. Она приблизилась, поцеловала меж и убежала.

…Я долго, не двигаясь, стоял на месте и прислушивался к шелесту листьев красавиц чинар…

…Домой я возвращался пешком. У Театра юного зрителя меня нагнал запоздалый трамвай. Я вскочил в задний вагон. Пассажиров не было. Дремавший кондуктор вздрогнул, приоткрыл глаза и велел пройти вперед. Я прошел вперед. Потом кондуктор крикнул, чтобы я вернулся назад и приобрел билет. Я вернулся и сказал, что у меня денег нет. Кондуктор не поверил. Я вывернул пустые карманы. Тогда кондуктор сказал: «Как вскочил, так и соскакивай». Я соскочил и очутился в объятиях милиционера.

— Здравствуйте! — глупо улыбнулся я ему.

— Гражданин, предъявите документы!

— Для чего вам мои документы?

— Гражданин! Вам говорят — предъявите документы! Посмотрим, что ты за птица…

— Что значит — птица?

— Разговоры!!

— Почему вы кричите?

— Плати штраф!

— У меня нет денег…

— Тогда ступай со мной в отделение. Там заплатишь!

— Ты что, думаешь, мне в дороге зарплату выплатят? Говорю, нет денег!

— Разговоры!!

В отделении милиции сидели четыре человека. Увидев меня, дежурный прищурил глаза и спросил:

— Ого, опять попался?

— Что вы, батоно, я впервые в милиции!

— Разговоры!

— Вот такой он мерзавец, начальник! Всю дорогу по матери меня ругал!

— Неправда, батонo! Никого я не ругал!

— Молчать! Вот закончу с ними, потом займусь тобой! — сказал дежурный и обратился к сидевшему на лавке небритому красноносому мужчине: — Сколько раз я должен брать с тебя расписку, а?!

— Ва! Сколько раз скажешь, столько раз напишу. Не буду же сопротивляться! Носатый встал. Я занял его место. «Мой» милиционер ушел.

— Ладно, ладно… Скажи, какую ты там еще натворил беду?

— Кто? Я? Что ты, начальник! Ты его слушаешь? Он себя педагогом называет! Какой он педагог? Ему даже овчарку нельзя доверить! Педагог!..

— Прошу вас оградить меня от оскорблений этого пьяницы! — привстал высокий, худой мужчина. — Об уровне моей профессиональной подготовки можете запросить отдел народного образования!

— В самом деле, выражайся приличнее! — прикрикнул дежурный на пьяницу.

— Ва! А почему он задевает мою профессию?

— Что вы, он не заикался о вашей профессии, — вмешался я.

— Как это — не заикался! Только что он назвал меня пьяницей!

— О-о, это нехорошо! — сказал я педагогу.

— Молодой человек, вы не можете себе представить что это за тип!

— Сам ты тип! — обиделся носатый.