Я – Беглый

— Послушайте. Вы здесь видите эмбрион лошади, понимаете? — В полости женщины, которая сейчас сюда пожалует… Совершенно необъяснимое явление. При чём, хотя срок невелик, но, учитывая, что это не человеческий, а лошадиный эмбрион, легко даже определить пол. Вот видите? Это жеребёнок, потому что эмбрион лошади на этой стадии развития уже определяется.…

— Эмбрион это, как я понимаю, зародыш, так? — спросил Ранцев.

— Да, да, Юра, зародыш, — сказал отец Пётр.

— Так это, Горкина что ли от жеребца понесла? — со смехом проговорил старик.

Немедленно к нему подскочил охранник и схватил его за шиворот:

— Ты что, старая сволочь, не понимаешь, где находишься?

В это время, звонко постукивая высокими каблучками, подошла Лариса Степановна в строгом деловом костюме и движением руки отправила охранника за двери. Она не по-женски твёрдой рукою налила себе водки, выпила её и вдруг горько по-бабьи заплакала, облокотившись красивой головой о кулачок. Трое мужчин вежливо потупившись пережидали эту вполне понятную слабость.

— Чего угодно можно было ждать. Чего угодно, понимаете? — проговорила она, а трое согласно покивали головами. — Но этого! Этого… Это ж просто что-то…

Ричард Бартон, прокашлявшись, пояснил:

— Видите ли, господа, помимо всего прочего, проблема ещё усугубляется и тем, что не сумели сохранить конфиденциальность, и вот эти снимки, то есть их копии, находятся сейчас в редакции одной из московских газет. Возможен, значит, шантаж. Вообще, ситуация не вполне под контролем. Допустим, мы делаем аборт, извините, Лариса Степановна, а снимки-то… снимки! Снимки будут опубликованы, — но он был очень бледен, волновался.

— Ага. Опубликованы. Это в смысле, их напечатают в газете? — спросил Юрий Сергеевич.

— Разумеется! И тогда… Вы можете представить себе, что тогда начнётся!

— Но, Лариса Степановна, — взволнованно начал отец Пётр, — странно, что в такой момент вы о каких-то публикациях думаете, а вовсе не о покаянии. Не является ли это прискорбное событие прямым результатом безбожной, духовно и телесно нечистой, беспутной жизни, которую вы на глазах у всего белого света ведёте с молодых лет, я вас помню ещё подростком. И я вас девушкой помню, как мама ваша покойная со слезами вас ко мне приводила и жаловалась на ваше поведение.

— Батюшка, оставьте! Оставьте эти нотации. Ещё мне тут не хватало проповедей. Вы бы лучше, что толковое посоветовали. А то нотации.

— Что ж я посоветую?

Неожиданно Юрий Сергеевич засмеялся. Он так засмеялся, что даже поперхнулся чаем и долго потом сморкался и кашлял.

— Чему вы смеётесь?

— Да что вы прохвостам этим верите? Кто там чего напечатает? Они что, с ума там посходили, такую ерунду печатать? Кто ж поверит? Если уж вы в положении, так ждали бы спокойно ребёночка, а зря себя не волновали. Какие лошади, что вы? — проговорил, наконец, он. — И вы б, госпожа… губернатор, лучше б проверили это всё. Снимки-то липовые, и к бабке не ходи липовые. Вот я, хоть и не учёный человек, и то знаю. От настоящего-то жеребца ничего такого у бабы никогда в животе не заведётся, а уж от этих, он кивнул на охранников, — никого, кроме нормального дитя народиться не может. Вы напрасно беспокоитесь.

Наступило молчание. Ричард Бартон втянул голову в плечи и вовсе побледнел, а отец Пётр хлопнул себя по лбу ладонью и тоже искренне рассмеялся:

— О, Боже, Боже! Вот уж поистине и смех, и грех. И я-то, старый дуралей…

Ещё какое-то время все молчали, а потом женщина, облегчённо вздохнув, белозубо улыбнулась.

— Да! Но я-то, я! Кого наколоть хотели, кого за дурную тёлку держат… Ладно, разберёмся. Лёня, проводи, пожалуйста, этого холуя, и пусть ребята начинают выколачивать из него информацию. Да чтоб не покалечили его мне! Он ещё на суде, возможно, понадобиться.

Учёного иностранца не стало. Лариса Степановна пристально оглядела своих гостей с лёгкой грустной улыбкой.

— Господа! Исключительно по моей вине вы оба оказались загружены совершенно лишней информацией. И эта информация представляет собою опасность прежде всего для вас самих. Что мы будем делать? Мне это так представляется. Батюшка, вы не хотели бы переехать в Александрию?

— Помилуйте! Куда?

— Ну, вы же знаете, что на днях там умер протоирей… Как там его?

— Хризостом. Покойный протоиерей Хризостом был доктором богословия и находился в Александрии с особой, весьма важной миссией политического характера. Я же закончил духовную семинарию. Я ото всего этого весьма далёк и недостаточно образован.

— Да постойте вы, отец Пётр! — сверкая чёрными глазами, воскликнула красавица. — Чем вы хуже этого вашего Хризо…, разве что только вы человек порядочный. И будете на этом месте работать, а не сливки собирать.

— У меня жена больна. Дочь поступает в институт. Смилуйтесь.

— Вы не понимаете, куда я хочу вас послать. Александрия, прекрасный, богатейший православный приход. Средиземное море. Ваша дочка учиться будет в Англии, в Оксфорде. И мы после тщательного обследования решим, где будет лечиться ваша жена — В Штатах или в Израиле. Вы понимаете, батюшка?