Я Береза, как слышите меня

А Хухлин поджег израненный "Ил", подбежал к самолету друга и вместе со своим стрелком забрался в заднюю кабину. Коняхин развернул машину, дал полный газ с форсажем, и вот штурмовик понесся на растерявшихся гитлеровских автоматчиков — и в небо.

Позже Андрей рассказывал, как уже после отрыва от земли он засомневался: хватит ли бензина до дома? Оглянулся на кабину стрелка да так и обмер — рядом с пулеметом торчат две ноги!

Оторопел пилот, а потом понял, что это его воздушный стрелок, на ходу впрыгнул в уже занятую экипажем Хухлина кабину, так и не сумел развернутся в тесноте — застрял вниз головой.

После посадки мотор машины заглох — кончилось горючее. Все, кто был на аэродроме, помчались к замершему штурмовику. И вот начали разбираться: вытащили из задней кабины одного воздушного стрелка, второго, потом летчика. Коняхин сидел в своей кабине бледный, откинувшись головой на бронеспинку, закрыв глаза, его мокрые курчавые волосы прилипли к вискам.

Первым к нему бросился майор Карев и стал целовать его. Затем, прямо на крыле самолета, он взволнованно обратился к однополчанам:

— Товарищи! Летчик Коняхин выполнил заповедь великого полководца Суворова: сам погибай, а товарища выручай! Он трижды выполнил эту заповедь — и штурмовик привел на аэродром, и друга спас, и сам жив. Качать героя!

Летчики и стрелки вытащили Коняхина из кабины и так, на руках, донесли его до штабной землянки. На другой день нагрянули фотокорреспонденты из армейской и фронтовой газет. Хотели сфотографировать героя, а он спрятался от них и предал через друга полный отказ:

— Не дамся! Здесь не фотоателье, а боевой аэродром, и я позировать не намерен.

Так и вышла статья в газете без портрета Коняхина.

Однажды я была свидетелем такого диалога друзей:

— Ты еще жив? — спросил Коняхин Хухлина.

— Я-то жив, но вот, как это тебя еще не сбили? А надо бы дать тебе шрапнелью по одному месту, чтобы ты вовремя спать ложился, а не засиживался с Катюшей из медсанбата.

Вот так они всегда подсмеивались друг над другом, но друзья были верные. Еще один эпизод из той фронтовой дружбы.

— Витек! — как-то обратился Коняхин к Хухлину. — Послушай, что мне мама пишет. И Андрей достал из нагрудного кармана гимнастерки сложенный вдвое конверт.

— Где она живет-то сейчас?

— Как где? В Сибири, в селе Ястребове, что в восемнадцати километрах от Ачинска — в "родовом имении"... И Андрей начал читать письмо:

"Андрюшенька, проводила я на фронт тебя и троих твоих братьев. Наказ дала — бить супостатов, гнать их с земли русской до полной победы!.. Петя воюет танкистом, Гаврюша — артиллерист, Лева — в пехоте. А ты у меня летчик... Рожала я тебя, сынок, в бане, на соломе, без всякой посторонней помощи. Помню, после родов лежала и смотрела через дымоход в потолке в небо. Оно было такое чистое-чистое, и очень много было звезд. Твоя, Андрюшенька, звезда светилась ярче всех. Это хороший знак.."

— А в кого ты такой курчавый?

— Как в кого? В отца. Он у нас красивый и веселый. Песни петь любит и нас научил. Отец наш ведь тоже на фронте. Бедная мама... Как кончится война, сразу поеду в Ястребово свое родовое, к маме...

Хухлин обнял правой рукой плечи друга и они зашагали на стоянку самолетов, на репетицию. Предстоял концерт художественной самодеятельности и друзья готовились петь свою любимую песню:

Славное море, священный Байкал...

Аккомпанировал им тоже сибиряк — Павел Евтеев. Он возил баян с собой всю войну — как только распрощался с институтом, в котором учился на третьем курсе. А как играл Павел! Мы заслушивались его вдохновенной игрой и были благодарны за те минуты, которые нас уводили от войны...

Женихи

7 июля от гитлеровских захватчиков был освобожден город Ковель, и мы перелетели на один из аэродромов в тот район. Там, помню, мне приказали сразу же лететь на разведку дорог, скопления войск противника и все это заснять на пленку. По пути я залетела на соседний аэродром за истребителями прикрытия. Пара самолетов уже поджидала меня с запущенными моторами. Пока я делала круг над аэродромом, они взлетели и начали набирать высоту.

Быстро связалась по радио с их ведущим и, не переводя дыхания, говорю:

— Буду вести визуальную разведку и фотографирование. Пожалуйста, далеко не отходите — прикройте. Ясно? Прием!

Обычно в таких случаях ведущий истребитель отвечал: "Вас понял, и повторяет задачу или уточняет, если что-то неясно. А тут, после короткой паузы — охрипший тенорок, полный сарказма:

— Эй, ты, горбатый! Чего пищишь, как баба? — Помолчав, добавил с досадой: — А еще штурмовик! Противно слушать... — и присоединил крепкое словцо.

Оскорбительное "баба" затронуло меня. Сгоряча хотела было ответить тем же, да сдержалась: они ведь и не подозревают, что в подчинении у бабы. Мне даже стало весело.

Задание я выполнила успешно. Возвращаясь домой, связываюсь по радио со станцией наведения и передаю обстановку в разведанном районе. Знакомый офицер со станции наведения нашей дивизии благодарит за разведданные:

— Спасибо, Аннушка!..