Я Береза, как слышите меня

... Летчику Потанину приказали лететь на разведку: определить, куда продвинулись мотоколонны противника и каков состав; узнать, где находятся железнодорожные эшелоны с войсками, техникой и в каком направлении движутся; найти сосредоточение гитлеровских войск и прикинуть их примерную численность. Штурманом с Потаниным отправился на задание вчерашний студент архитектурного института Белов.

Летчики и штурман вскоре увидели, как гитлеровские танковые и моторизованные колоны, и мотоциклисты движутся на юго-восток, в сторону Дона, в направление его большой излучины. Наши войска отступали, и немецкая авиация неистовствовала - бомбила дороги, забитые беженцами.

Все разведали Потанин с Беловым, все узнали, определили и повернули домой. Летели они, маскируясь, вдали от дорог и населенных пунктов. Но и фашисты двигались стороной - большими и совсем маленькими отрядами и группами. Один такой отряд в лесочке привлек внимание экипажа своей необычностью - человек сорок-пятьдесят в маскировочных халатах. Потанин подумал, что это свои, что они не знают, в какую сторону им двигаться, и решил показать направление. Сделал над ними один вираж с выводом на юго-восток, потом еще, и вдруг вся группа, как по команде, подняла вверх автоматы и застрочила по самолету трассирующими пулями. На фронте всякое бывает, решил Потанин, по ошибке могли обстрелять свои же бойцы. Но как оказалось, стреляли по У-2 фашистские десантники. После чего штурман замолчал. В беспокойстве оглянулся - Белов сидел бледный безжизненно уронив голову на борт кабины.

Тревога за жизнь товарища подсказала Потанину поскорей приземлиться и оказать ему помощь. И он посадил машину тут же, в поле. Но помощь уже не понадобилась. Белов был мертв...

Горе кольнуло Николая в самое сердце. Он в каком-то забытье снял с себя кожанку, свернул ее в несколько раз и стал подкладывать, как подушку под голову погибшего друга.

- Вот так тебе будет помягче, - приговаривал Потанин и беззвучно плакал...

В те тяжелые дни нашего отступления недалеко от Новочеркасска к нам пристал лет трех малыш. В одной рубашонке, грязный, изголодавшийся, весь в ссадинах, он ничего не мог сказать, кроме слова "мама", которую звал беспрестанно, да своего имени - Илюша. Плакать Илюша уже не мог, а только надсадно всхлипывал. Подошедшие бойцы рассказали нам, что недавно немецкими самолетами был разбит обоз с беженцами и что они видели этого мальчика около убитой матери. А потом, когда фашистские стервятники налетели еще раз, все бросились в разные стороны, побежал, видимо, и малыш - и так спасся.

Мы не знали, что же с ним делать, куда пристроить. Надо было улетать, а Илюша ухватился за мою шею, и, кажется, никакая сила уже не могла оторвать его от меня. Я решила тогда взять малыша с собой.

- Ты что, с ума сошла?

- Ребенку нужен уход. Что ты можешь дать ему?

- Где мы теперь остановимся, знаешь? - налетели пилоты.

Тогда я еще крепче прижала к себе Илюшу и побежала к станице. Навстречу попалась старая женщина с палочкой. Прикрыв ладонью глаза, она долго всматривалась в ребенка, а потом заплакала, запричитала :

- Илюшенька, внучок мой!..

Я передала малыша старухе и в слезах бросилась к своему самолету. И стало мне тогда вдруг так невыносимо больно, так обидно за все: и за этого сиротливого Илюшку- сколько их было на дорогах войны! - и за уходящие годы, за себя... Я так любила детей, так хотелось иметь свою большую семью - много маленьких озорных мальчишек, вихрастых девчонок...

Война перечеркнула, разрушила все мечты. Мне часто вспоминался Виктор Кутов. Вот уже пять месяцев от него не было никаких вестей. Он воевал где-то на Северо-Западном фронте. В минуты, когда я оставалась со своими мыслями наедине, тяжелым камнем давило: да жив ли ?.. Письма не идут - это полевая почта виновата. Но я потерплю, я непременно дождусь... В такие минуты сквозь слезы я ругала себя, что до войны была такой дурой: ведь давно, еще с Метростроя, до самозабвения люблю Виктора, а ни разу ему об этом не сказала. Почему?..

"Ты любишь меня?" - спрашивал он на свиданиях, а я только смеялась: "Еще чего! Конечно, нет!" - "Поцелуй на прощание." "Выдумал. Целуй сам, если надо... " - "Любит! Любит!" - звонко кричал Виктор и кружил, кружил меня вихрем, крепко держа меня за руки...

В эскадрилье связи ко мне все - и пилоты, и механики - относились хорошо. Находились и "женихи", но я как-то ухитрялась разговаривать с ними не наедине, а среди людей - так было легче отбить "атаку", дать понять, что любви не получится. Трудновато, конечно, женщине одной среди мужского коллектива. Порой, так хотелось с кем-то просто поговорить по душам. Но все-то сдерживало, все усмиряло одно суровое слово - война...

Приказ НКО No 227 или "Ни шагу назад!"