Я, Богдан (Исповедь во славе)

От "лоз истинных" вместе с отцами вкусили славно, потом отвезли меня в санях архимандрита в замок, где мне выделен был дом воеводский, - пан воевода киевский Тышкевич сбежал куда-то вместе со своим приятелем Вишневецким, и метались летом, зверствуя, на Подолии, пока не пришлось им дать дёру из-под Пилявцев. Оставил пан Тышкевич подвалы, полные мальвазии, вин венгерских, горилок всяких, медов настоянных. Демко носил мне пробовать, войт киевский приглашал осмотреть замок и весь Киев, я ходил, смотрел, за мной двигались толпы, кричали "слава" и "виват", с высоких замковых стен виден был замерзший Днепр, и в морозной мгле угадывалась между темными борами Десна, мир открывался с киевской горы такой широкий и далекий, что сердце поневоле сжималось от собственной малости и одиночества, тоска на меня нашла страшная, такая невыносимая, что я два дня не показывался из своих покоев, пробовал вина пана Тышкевича, играл на своей старенькой кобзе, пел свои думы - то грустные, то веселые:

А iз низу хмаря сягала,

Що воронiв ключа налiтала,

По Вкраїнi тумани клала,

А Україна сумувала,

Ой вона ж тодi сумувала

Свого гетьмана оплакала.

Тодi буйнi вiтри завивали:

- Де ж ви нашого гетьмана сподiвали?

Тодi кречети налiтали:

- Де ж ви нашого гетьмана жалкували?

Тодi орли загомонiли:

- Де ж ви нашого гетьмана схоронили?

Тодi жайворонки повилися:

- Де жи ви з нашим гетьманом простилися?

* * *

Ой мати, козак у хатi,

Пустує, жартує, не дає, спати!

- Гей, доню, доню, не будь дурною,

Бий його, голубко, хоч кочергою.

- Боюся, мати, щоб не плакати,

Ой звели ж, матiнко, поцiлувати!

Потом пошел я в замковую церковь святого Николая, долго лежал перед образами, плакал и молился, тяжело у меня было на душе, и гневался неизвестно и на кого, наверное, прежде всего на самого себя.

Почему так поздно приехал в Киев? И почему сделал своей столицей Чигирин, а не Киев? Когда-то король Баторий спихнул казаков в сельцо Трахтемировское, сделав его их столицей. Сделано это было насильно, а я добровольно ограничился Чигирином. Никто не мог этого истолковать, боялись спрашивать меня, а если бы и спросили, что бы я ответил? Украина без Киева? Украина с одним лишь Чигирином? Не глупость ли?

Почему сел я в Чигирине? Родовое гнездо? Но что такое род, когда речь идет о целой земле? Непременно надо было ехать в Киев! Среди соборов, архиерейских палат, древностей и святынь. Но знал, что в Киеве легко успокоиться, зазолотиться и погубить все дело. А в Чигирине - будто птица на гибкой ветке: не засидишься, сдует ветер, полетишь дальше, потому что надо лететь, надо лететь.

Земля казацкая, воля для которой начиналась под Желтыми Водами, - это села и хутора, местечки и пасеки, хаты и шалаши. А где дворцы, церкви, школы? Ни одно государство не может обойтись без дворцов и соборов. Народ вкладывал в эти сооружения не только свой пот, но и горение душ, и стоят эти здания будто залог его вечного существования и величания перед миром и вечностью. Есть жизнь и вечность, мир богов и мир смертных, все остальное прах. Дух должен иметь форму святости. Магические места в сочетании с повседневной жизнью. Недаром ведь назван Киев святой Софией степей.

Так почему же я не сел в Киеве?

Я думал: Чигирин - это много протоптанных в снегу тропинок. Можно бы добавить: тропинок, которые приводят тебя туда, куда ты хотел прийти. Из Чигирина тропинки пролегают на все четыре стороны. А куда ведут тропинки из Киева? Только туда, только в Киев.

Я думал: в Чигирине меня будут охранять орлы. А в Киеве?

В Чигирине нет неизвестных, там только гетманская свита, дворовые, челядинцы, слуги, слава, блеск. А в Киеве - тысячи чужих, и все жаждут власти: митрополит, воевода, иереи, мещане.

Еще я думал: Чигирин я наполню собой. Киев - ничей. В Киев идут на поклон, а не жить. Живут в Киеве люди загадочные и несуетные. Кто любит движение, передвижки, тот здесь не усидит. Жить в Киеве - великое счастье, угрожающее отупением чувств, равнодушием ко всему, что вне этого города. Киев не принимает никого постороннего. Его краса замкнута, как внутренний простор Софии, она украшена раз и навсегда - навеки. Киев должен был быть вне меня, ибо был надо мною. Тысячелетия смотрели на меня недремно, сурово, выжидающе, и на их вершине сверкал этот вечный праславянский град. Мог ли я осмелиться сесть в нем? Попрать святыню - утратить святости не только в стране, но и в душах. А руины душ страшнее руин в селах и городах.

Я позвал Демка, велел готовить сотню казаков для сопровождения, желая проехать по Киеву. Не хотел никого постороннего, отказался от услуг войта и его писарей, радовался, что нет возле меня назойливого Выговского и никто мне не надоедает, никто не лезет на глаза, не мешает стать вплотную, с глазу на глаз, с этим таинственным городом.

Я не знал, куда ведут улицы, где стоят дома, где живут люди, чувствовал только настроение Киева, улавливал его жадно и покорно, а оно было неуловимым, страшным и великим, и дух возносился над этим вечным городом бессмертный, могучий, чистый и просветленный, вопреки мраку зловещих дьявольских сил разрушения.