Я, Богдан (Исповедь во славе)

- Как можно показать то, чего нет? - засмеялся я. - Тысячи лет может мечтать народ о свободе, а встретит ее - и не узнает. Никто не сможет нарисовать ее заранее, показать, какое у нее лицо. Ариосто рассказывает сказку об одной фее, которая из-за таинственного заклятия вынуждена была появляться порой в виде отвратительной ядовитой змеи. Тот, кто презирал ее в моменты таких превращений, навсегда лишался ее добродетели. Тем же, кто жалел ее и защищал, она открывалась впоследствии в своей естественности небесной, в прекрасной форме, становилась неразлучной спутницей, выполняла все прихоти, наполняла дома богатством, делала счастливыми в любви и победоносными в войне. Свобода напоминает эту фею. Иногда она, как гад ползучий, шипит и жалит и вызывает омерзение, но горе тем, кто отважится раздавить ее. И счастливы те, кто примет в страшном, отталкивающем виде, ибо вознаграждены будут ею в пору ее красоты и славы.

У моего "Киселя" не оказалось никаких аргументов, он лишь смог пробормотать:

- Плоды свободы - мудрость, мера и милосердие. Как же допускаешь, гетман, насилие и разбой?

- Неистовость насилий зависит не от чьей-то злой воли, а от притеснений и унижений, из-под которых вырывается народ. Паны пожинают то, что посеяли. Кто требовал слепой покорности, испытывает теперь слепую ярость, и нет спасения.

По единодушному признанию, я победил в диспуте, мне был выдан диплом о том, что отныне я зачислен в воспитанники Киево-Могилянской коллегии, и ученики спели в мою честь латинские гимны и похвальные вирши.

Это был словно бы подарок на именины, что выпадали на следующий день, но настоящий подарок ждал меня наутро от патриарха Паисия в Софийском соборе.

Когда я прибыл, мне устроили овацию в соборе, уступили первое место, все меня адоравали, многие бросались целовать ноги, как избавителю отчизны и защитнику от кровожадных врагов. Службу правил сам патриарх, сверкая золотом весь и гремя панагиями в самоцветах. Призвал он меня первым к причастию, я же начал отказываться, ибо не готовился и не исповедался, имею много грехов на душе, да и еще придется брать не один и не два, молвил и про свой грех с Матроной, однако патриарх властью своей святейшей дал мне причастие без исповеди, от всех грехов освободил и дал благословение на брак с Матроной, хотя и абсенте и при живом муже. И в этот момент был дан салют из всех пушек в знак того, что избавитель и хозяин великий гетман причащается. Над великими грешниками велика и молитва. В кого народ вселил свой дух, того он не покинет. Гром пушек разбивал мою тяжелую печаль, с этим громом как бы улетали напасти и недоля, в нем звучала судьба. Радуйся, дева, громами огромленная! Радуйся, личико шелковое и золотое! Душа прорастает с болью, но и с радостью тоже.

Звон колоколов, салюты, хоральные пения, торжественные слова молитв все сплеталось вокруг меня, окутывало меня сладким облаком, сквозь это облако слышалось мне пугливое Матронино: "Нет, нет, нет!", прорывался шелестящий голос пани Раины, а я слышал и не слышал, погруженный в свою печаль и в свои надежды, стоял, смотрел, слушал, а сам сочинял письмо к Матроне, первое письмо с тех пор, как уехал во гневе из Чигирина, не увидев ее.

"Единая души и сердца любовь, красивейшая и любимейшая души и сердца радость, наипрекраснейшая Матрононька, пани и добродетельница, гетманша моя!

Живя несчастливейшей на свете жизнью, уже едва и писать от горести могу, ибо какое же еще большее могло постигнуть меня несчастье, чем, дождавшись счастья сверх ожиданий, которых только и мог на этом свете желать, утратил все в единственный и горький миг? Мог ли кто-нибудь представить, чтобы я мог прожить хотя бы один день, не видя красивейшей моей Авроры, - а уже ведь не день, не неделя, не месяц, но целые несчастных полгода!

Матрононька!.."

Снарядил я с письмом в Чигирин Демка, который должен был сопровождать туда и патриаршего посланца - черноризца иерусалимского Григория, бородатого и печального, как мое письмо. Патриарх послал Матроне абсолюционем грехов и разрешение на брак, написанные на греческом и латинском языках, письмом киевским - округлым, с четко вырисованными буквами, с короткими уверенными росчерками - свидетельство умения и вкуса. Передавал патриарх гетманше и свои упоминки: три свечи, которые сами возгораются, молоко богородицы и большую мису лимонов из садов Иерусалима.

Я же кланялся Матроне и пани Раине гетманскими подарками из тканей, мехов и драгоценностей и велел Демку передать, чтобы ждали меня вскоре.

Теперь я улыбался своим еще вчера несмелым мыслям, отбросившим меня на полгода назад, в унижение и бессилие перед суетной кобетой, которой вроде бы и не было, но которая все эти месяцы преследовала меня своим недоверием, предостережением, нежеланием и еще чем-то неведомым, что могло найти истолкование, быть может, в загадочных шляхетских кондициях или же капризах. Жаль говорить!