Я – бронебойщик. Истребители танков

Красноармеец рассказал, что, когда их послали сюда, просторный окоп они не заметили. Его немцы вырыли, но убежали. Стали копать ячейки, угодили под минометный огонь.

– Ребят-пулеметчиков убило, – рассказывал щуплый красноармеец в каске, слишком большого для него размера, сползающей на нос. – Я убежать хотел. Чего мне здесь одному делать со своей трехлинейкой? Потом набрел на это укрытие, сижу, наблюдаю.

– Или прячешься, – уточнил я.

– Нет, не прячусь, стреляю даже. Вон гильзы лежат.

Меня удивила слишком большая, не по размеру каска.

– Ты же в ней ничего не видишь!

– Что надо, разгляжу. Я ее на шапку натянул. Говорят, так голова лучше защищена. Осколки в овчине застревают.

Нашему появлению щуплый боец в несуразной каске обрадовался. Но героем он явно не был. Узнав, что мы выслеживаем немецкую самоходку и собираемся ее уничтожить, забеспокоился:

– Я, пожалуй, пойду. Мешать вам только буду.

– Сиди, – цыкнул я. – Лучше затвор протри у своей винтовки.

«Штугу» я пока не видел, но разглядел вверху минометный расчет в неглубоком окопчике. Позвал Антона Бондаря:

– Видишь минометчиков?

– Ну, вижу.

Двое немцев в касках опускали в ствол мины. Короткий хлопок и звон набирающего высоту «огурца». Через некоторое время взрыв, следом другой, третий.

– Выберись на бугор и врежь по ним. До них метров двести. Из «дегтярева» ты их возьмешь.

– На бугре укрытий нет. Что, мне к мертвым пулеметчикам ложиться?

– Там моя ячейка осталась, – сказал красноармеец. – И воронка просторная от снаряда.

– Ты чего лезешь? – недовольно пробурчал сержант.

– Быстрее, Антон. Сам знаешь, как нас минометы достают. А отсюда стрелять нежелательно. По самоходке внезапно надо ударить.

Бондарь вылез наружу. За ним следовал второй номер, он тащил металлический футляр с запасными дисками.

Вскоре мы услышали очереди из «дегтярева». Пристрелочную и длинную, на половину диска. Трассы шли выше. Опустошив с ходу один диск, Бондарь двумя-тремя очередями выпустил второй. Притихшие было минометчики снова взялись за дело. Работали сразу два 50-миллиметровых миномета. Я понял, что Бондарь толком не целится, опасаясь вызвать на себя огонь.

– С таким темпом он ствол спалит, – заметил Скворцов. – Не понимает, что ли?

– Лучше нас все понимает. Торопится побыстрее отстреляться. Эй, Бондарь, смотри, не заклинь пулемет! – крикнул я. – И прекрати в небо пулять.

Через минуту мне стало не до него. Выползла на малом ходу самоходка и ударила из своей короткой пушки. Мне мешали целиться деревья в саду. Ну, продвинься еще на пяток метров!

Но «штуга» открыла пулеметный огонь, а затем выпустила несколько снарядов подряд с прежней позиции. Я хорошо различал лишь верх рубки, мои пули, скорее всего, просто отрикошетят.

– Паук! Сволочной паук, – ерзал рядом со мной белобрысый помощник.

Я понял, что позицию придется менять нам, а вылезать из окопа не хотелось. Бугор неплохо пристрелян пулеметчиками. Но произошло неожиданное. Командир «штуги» тоже не очень хорошо видел цели сквозь деревья. Мотор взревел, и машина, повернувшись, пошла прямо на нас.

– Мама, – ахнул пехотинец в несуразно большой каске и сделал движение, чтобы подняться.

Наверное, хотел выскочить из траншеи.

– Сиди на месте! Убьют.

Когда самоходка выскочила на открытое место, я дважды нажал на спуск, целясь в пулеметную установку рядом с пушкой. Там броня потоньше. Брызнули искры, а нам ответили из пушки. Снаряд взорвался с недолетом. «Штуга» вырисовывалась сквозь дым темным пятном. Оставшиеся три пули я выпустил почти наугад. Паша мгновенно вставил новую обойму, лязгнул затвор, подавая патроны в ствол.

По броне звякнула пуля и ушла рикошетом вверх. Это стрелял Егор Гнатенко. Пулемет самоходки ожил, смахивая кусты смородины и бруствер немного правее нас. Снаряд с воем прошел выше на метр. Третьим выстрелом они нас прикончат.

Я посылал пули, тщательно целясь, и, видимо, пробил броню. Пушка полыхнула вспышкой, но прицел был явно сбит. Возможно, я ранил наводчика. Надо добивать эту тварь как можно быстрее.

Самоходка, увеличив ход, приближалась к нам. Объезжая толстое грушевое дерево, подставила борт. Я выстрелил три раза, целясь под гусеницу, между задними верхними колесами. Где-то там укрывался бензиновый двигатель мощностью триста лошадей.

Он задымил. Раскаленные пули БС-41 (последние из нашего запаса) со скоростью тысячу метров в секунду что-то воспламенили внутри.

– Ребята, ложитесь!

Я сдернул ружье с бруствера, каким-то чутьем угадывая, что сейчас прилетит снаряд. И это же чутье подсказывало, что двигатель поврежден крепко. Падая, разглядел жгут огня, выбивающийся из жалюзи.

Снаряд действительно прилетел. Но в загоревшейся машине прицелиться точно было невозможно. Он взорвался в стороне. Когда мы с Пашкой снова взгромоздили нашу пятизарядку на бруствер, дым валил клубами, а пламя выбивалось в нескольких местах. В немецких танках и самоходках всегда возят хороший запас снарядов. Сколько надо минут, чтобы они взорвались?

– Сейчас экипаж полезет! – крикнул я. – Не зевайте.