Я – бронебойщик. Истребители танков

Тесной кучкой, выставив стволы ПТР, открыли огонь по приближавшемуся танку. Это был тоже Т-3. Мы в него попали, возможно, пробили броню. Но, развернувшись к нам лобовой частью, экипаж обрушил очереди сразу обоих пулеметов, затем выстрелил из пушки.

Первый снаряд прошел слишком высоко. Зато второй рванул перед бруствером, обвалив груду земли. Будь калибр покрупнее, нам пришлось бы туго. Шарахнул очередной взрыв, и мы поняли, что, если не уберемся, пушка нас достанет. Переглянулись. Вылезать наверх означало угодить под пулеметный огонь, позади горел Т-3 и бензин, стекавший в траншею.

– Будем вести огонь, – заявил Зайцев. – Теперь уже кто кого.

Вся небольшая группа понимала: какой-то по счету снаряд окончательно развалит нашу траншею и прикончит всех. Мягкая весенняя земля была не слишком надежной защитой.

Я прицелился и дважды нажал на спуск. Кажется, попал… Приготовился стрелять еще, ожидая каждую секунду взрыва снаряда, свист которого мы не услышим, – он летит в два раза быстрее скорости звука.

Но в кутерьме боя рвавшийся вперед Т-3 неосторожно подставился под прицел одной из трофейных пушек, захваченных нами в предыдущем бою. Бронебойный немецкий снаряд, начиненный порцией взрывчатки, пробил боковую часть башни и взорвался внутри.

Как в замедленном фильме, вспучился двойной люк. Обе бронированные половинки, кувыркаясь, вылетели вместе с языками пламени. Через несколько секунд сдетонировал боезапас в задней части башни. Ее разорвало по сварочным швам, разбросав в стороны обломки кресел, сплющенные гильзы, куски человеческих тел.

Несмотря на отчаянное сопротивление (от танков не убежишь!), бронированный клин разрезал полк на несколько частей. Роты и отдельные группы отбивались бутылками с горючей смесью, обычными гранатами, связывая их по три-четыре штуки. Бронебойщики стреляли в упор. «Тридцатьчетверки», присоединившиеся к нам, выпускали фугасные снаряды, целясь в борт и гусеницы немецких «панцеров».

Горело и было подбито не менее десятка немецких танков и штурмовых орудий. Но и от полка осталось немного.

Экипажи танков мстили за сгоревших камрадов. Перемалывали людей в траншеях, смешивая с землей. Пулеметы догоняли бегущих, а затем убитых и раненых давили гусеницами.

Бой закончился с наступлением темноты. Уцелевшая часть полка отошла под сильным артиллерийским огнем. Немцы запускали осветительные ракеты, в том числе «долгоиграющие люстры» на парашютах, выпущенные из минометов.

Преследовать нас не стали: фрицы тоже понесли значительные потери. Но пока мы шли по открытому месту, продолжали обстрел минометы, легкие пушки, гаубицы.

Был тяжело ранен осколком командир полка Рекунков. Его и еще десятка два тяжелораненых везли на нескольких уцелевших повозках. Ночью остановились в лесу.

После боя и долгого перехода люди валились с ног и мгновенно засыпали. Я пытался найти Симу, но где находилась санитарная рота, никто не знал. В конце концов я тоже опустился на траву и заснул. Сомневаюсь, что выставлялись какие-то посты, а если их и назначали, то, скорее всего, часовые тоже спали, не выдерживая усталости.

Гнетущее чувство опасности заставило подняться многих на рассвете. Командиры собирали свои подразделения. От полка осталось всего человек триста.

Получилось так, что Зайцев и все уцелевшие бронебойщики присоединились ко второму батальону, который насчитывал не больше ста человек. Из трех командиров рот я увидел только Анатолия Евсеева. Из штаба вернулся комбат Ступак и сообщил, что умер подполковник Рекунков. Он сильно мучился от боли, порой теряя сознание. Осколок гаубичного снаряда величиной с детскую ладонь вошел ему в бедро.

Врача среди нас не было, а санинструктор сказал, что если даже осколок вытащить, то подполковник истечет кровью. Нога опухла, как колода, началось воспаление. Понимая безнадежность своего положения, Рекунков отдал последние распоряжения, попросил оставить его одного и застрелился.

Мы ожидали, что обязанности командира полка возьмет на себя комиссар (начальник штаба был убит еще вечером), но дальнейшие действия комиссара были непонятны и пахли малодушием. Он даже не стал выяснять, сколько людей уцелело, или планировать, что делать дальше.

Погрузил в штабной «Виллис» часть партийных документов, а остальные приказал сжечь. Назначил исполнять обязанности командира полка капитана Ступака и в сопровождении двух автоматчиков спешно уехал.

Полковой комиссар лучше многих знал обстановку. Он очень боялся смерти, плена, а в таком состоянии слабый человек теряет всякое чувство долга. Впрочем, оправдание комиссар нашел легко. Он попытается наладить связь со штабом дивизии, спасти партийные документы и доложить о нашем тяжелом положении.

Все детали мы узнали позже, а энергичный капитан Ступак сразу стал действовать. Прежде всего выставил посты и подсчитал имеющиеся силы.

В строю, не считая тяжелораненых, осталось двести девяносто человек. У нас имелся танк во главе с лейтенантом, который вывез часть раненых, одна пушка – «сорокапятка», четыре противотанковых ружья, два станковых пулемета «максим» и с десяток «дегтяревых».