Я буду Будда

Дверь в квартиру была не заперта. Все шкафы, тумбочки и ящики открыты. На полу вещи, документы. Ощущение, что здесь был обыск. Отчима не было.

Я позвонил в дверь соседу.

– Не знаешь, что тут случилось? – спросил я.

Он смотрел на меня испуганно. Я знаю такой взгляд. Так бывает, когда нужно сказать кому-то что-то очень плохое или неприятное.

– Ян, тут это, твой отец умер.

– Отчим, – зачем-то поправил его я.

– Мы его здесь в подъезде на лестнице нашли. Скорая приехала, менты, ну, понимаешь. Сказали, что сердце остановилось и все.

Я прислушался к себе и ничего не услышал. Чувствовал только нарастающую злость на теперь уже мертвого отчима за то, что мне придется сейчас говорить это маме. И за то, что он оставил ее одну.

Мама рыдала в трубку. Я молчал. Она винила себя, что уехала и оставила его одного. Я молчал. Она уже не плакала, не рыдала, она выла. Я молчал.

Мама не успевала приехать до того, как тело отчима нужно было забирать из морга. Меня это устраивало. Я не хотел, чтобы она видела его мертвого. Мне казалось, она не справится. Я никогда не понимал, почему она так его любит. По мне, так это был не лучший на свете мужчина.

Невозможно избавиться от запаха морга, даже когда из него выходишь. Он преследует несколько дней. Въедается в мозг и еще много дней спустя кажется, что чувствуешь этот запах повсюду.

Я вздрогнул, когда первая порция земли шмякнулась на гроб. Вторая, третья. Кладбищенские работники закидывали гроб землей очень быстро. Им потребовалось минуты две, как мне показалось, и вот они уже аккуратно ровняют могильный холмик.

– Мы можем здесь все аккуратно сделать, крест поставим, оградку, приберем все как надо, – сказал мне старший.

Я протянул ему пятитысячную купюру и сказал:

– Да, сделайте все как надо.

Была какая-то ирония в том, что хоронил отчима именно я. Мы же с ним были практически врагами. И вот тот, кого он уж точно не ждал на своих похоронах, его и хоронит.

Я пошел к выходу с кладбища, но остановился возле заброшенной, заросшей травой двойной могилы. Похоронены, видимо, муж и жена. Я сел на скамеечку внутри оградки и достал из пакета бутылку водки, что заранее взял с собой.

Сделал длинный глоток из горла и закашлялся. Водка попала в носоглотку, меня затошнило и чуть не вырвало. «Ладно, спи теперь спокойно», – подумал я, сделал еще один глоток и пошел к выходу.

– Как ты? – спросила Карина, когда я вернулся домой.

– Нормально, вполне себе, – ответил я.

Открыл «Чудеса естественного ума» и прочитал: «Но даже если мы и проходим через физическую смерть и проявляем ее признаки, выполняемая нами в течение жизни практика уже помогла нам подготовиться к ней. Мы умрем с радостью и уверенностью, ибо у нас будет какое-то представление о том, что должно произойти во время процесса смерти и после смерти в промежуточном состоянии бардо, и мы будем готовы встретить эти переживания лицом к лицу».

«Ладно», – подумал я.

Глава 70

С работы меня уволили в марте две тысячи одиннадцатого. Было не обидно, потому что уволили сразу всех, и контора перестала существовать в принципе. Не сказать, что я сильно расстроился. Правда, я не очень представлял, чем платить за квартиру, но почему-то был спокоен.

Спокойствие исчезло, когда я предложил Карине временно пожить у моей матери.

– Месяца два, ну три, – сказал я. – Работу найду и снова снимем.

– Я не хочу, – ответила Карина, – поеду к себе в Калугу. Разберешься с работой, заберешь меня.

– Ладно, – ответил я.

Я понимал ее и не имел никаких претензий, но что-то щемило внутри. Первая же сложность в нашей совместной жизни, и она соскакивает. Вот тогда я пожалел, что не выбрал Лизу.

– Что такое любовь, Карин? – спросил я, когда она садилась в загруженную ее вещами машину.

– Любовь – это когда без потрясений, – ответила она, и мне показалось, что она обиделась.

Я не понял, на что именно. На мой вопрос или на то, что у нее нет спокойствия.

Когда она уехала, я понял, что не хочу устраиваться на работу и не хочу ее забирать из Калуги.

Продал машину, чтобы какое-то время не думать о деньгах, и поехал жить к матери. Прошло десять лет с того времени, как я жил в городе О., и вот опять я там. Что изменилось в моей жизни? Ничего. Просто теперь мне не двадцать лет, а тридцать один. Я никем не стал, не написал книгу, не переехал жить в Лаврушинский переулок. Не женился, не завел семьи и не сделал квартиры. У меня по-прежнему за спиной был рюкзак, куда умещалось все, что я имел. И меня это устраивало. Было немного жаль, что я не стал для Карины героем. Ну таким мужиком, который все может и все решает. Чтобы как за каменной стеной. Чтобы железобетонно.

Героев все любят. Вот и я хотел бы быть героем. Носить зеленое трико, оранжевую маску и волевой подбородок. По вечерам забирался бы на крышу, сидел на самом краю и зорко вглядывался вдаль. Ветер трепал бы за плечами фиолетовый плащ, в лицо кидал дождь, а я бы даже не моргал. Героев все любят. Герои не моргают. У них зеленое трико.