Я буду любить тебя вечно

Положив трубку, отругала себя: «Зачем я вообще слушала весь этот бред? Какое мне дело до этой Марии Григорьевны? До ее болезни, до ее больницы? До ее яблочек и конфет? Почему я не бросила трубку? А потому что дура! Как была, так и осталась. Вот почему». И тут же разозлилась на Мусю: «Вот ведь дрянь! И после всего, что она натворила. Без совести и без чести. Впрочем, что удивляться? А когда Муся была другой? Наглости ей было не занимать. Уж если ей что-то надо… На все наплевать! На все и на всех – философия жизни».

И без того отвратительное настроение совсем испортилось.

Ольга Петровна принялась за глажку – лучшая терапия. Гладила она долго, старательно, тщательно, так, что заболела рука.

Потом плюхнулась на диван и расплакалась. Больше всего на свете ей хочется забыть эту дрянь! А она не дает! Взывает к совести – валяется там одна, голодная, холодная, всеми брошенная. А как ты хотела, милочка? Как жизнь прожила, то и имеешь.

Дочь позвонила и предупредила, что сегодня ночует у Ленки.

– Ты уверена? – жестко спросила мать.

– В чем? – растерялась та. – В чем я уверена, мам?

– Да в том, что у Ленки! – недобро усмехнулась Ольга Петровна.

Помолчав, дрогнувшим голосом Иришка ответила:

– А если и нет, то это моя жизнь, мама! И вообще ты ничего не понимаешь! Совсем ничего!

– Где уж мне!

Но дочь ее не услышала – бросила трубку. Ольге Петровне показалось, что Иришка расплакалась. Или только показалось?

Все правильно – это ее жизнь. И она ее проживет – только она. Со всеми ошибками, болью. Страданием и счастьем. Проживет так, как захочет. И никто не сможет ей запретить и ее предостеречь.

Она набьет свои шишки и прольет свои слезы. А мать будет страдать вместе с ней, жалеть ее и утирать ее слезы. Потому, что мать. Вот и все.

* * *

На следующий день Ольга Петровна встала рано. Быстро умылась, оделась и наспех выпила кофе.

«Районка» была ей хорошо известна – когда-то в ней лежал дядя Гриша, Мусин отец.

Доехала быстро – на троллейбусе минут пятнадцать. Зашла в магазин, купила апельсины, яблоки, пару лимонов. Подумала и добавила кекс и пирожки.

В здании больницы подошла к справочной.

– Мария Григорьевна Шаблина? Такая имеется, да. Вторая терапия, третий этаж, пятый корпус. – Регистраторша посмотрела на часы, висящие на стене напротив. – Пока дойдете, посещения откроются. Без пяти одиннадцать сейчас, а у нас пускают с одиннадцати.

Ольга Петровна поблагодарила и кивнула.

В корпусе подошла к гардеробщице. Украдкой сунула ей три тысячи мелкими купюрами и, отдав пакет с покупками, назвала палату и фамилию больной.

– Отнесите, пожалуйста! А это – вам! – И добавила еще триста рублей.

Та, оглянувшись, сунула деньги в карман синего халата и заговорщицки кивнула.

– А что сама не занесешь? Не желаешь? Чужой, что ли, кто?

– Чужой! – подтвердила Ольга Петровна, добавив: – И да, не желаю! – И быстро пошла к выходу.

На улице было бело и снежно. Она словно впервые огляделась и увидела всю эту предновогоднюю красоту, как всегда, обещающую радость и обновление. Жизнь.

Она глубоко вдохнула свежий морозный воздух и заторопилась домой.

Дома было столько дел! Что говорить – Новый год.

Праздник семейный. Конечно, семейный!

И значит, нужно спешить. Дела ждать не будут.

Определенно не будут!

И еще в эту минуту она поняла, твердо осознала, что ни одного вопроса она никому не задаст – ни дочке, ни мужу. Мужу – к чему? Все давно быльем поросло, почти прожита жизнь. Зачем ворошить?

А дочка… Захочет – расскажет сама, если в этом будет нужда. А если нет – так и это бывает. Не все человек может рассказать. И не все объяснить. Даже собственной матери. И еще… Может, она боится услышать ответ?

Да нет, совсем не в этом дело. Просто иногда складывается так, что вопросы лучше не задавать. Пусть они остаются, эти сложные незаданные вопросы. И дело тут не в ответе, совсем не в ответе!

Дело в том, что не на все вопросы бывают ответы.

И вообще, хватит слез и страданий! Впереди Новый год! Хватит ныть. Надо просто продолжать жить. Вот и все. Только… Все ли?

Прощальная гастроль

Зоя ушла в понедельник рано утром, едва забрезжил рассвет. Апрельский день обещал быть теплым – уже в семь утра загорелось по-летнему яркое солнце и осветило комнату. Теперь ее комнату – раньше, до ее болезни, эта комната была их общей спальней. Семейной спальней – почти тридцать пять лет.

Когда Зоя окончательно слегла, Александр переехал в комнату сына, которую по привычке все еще называли «детская».

Переехать туда, в детскую, его попросила она.

Согласился он сразу и, кажется, с облегчением – совместные ночи были уже тягостны и безнравственны, что ли… Он не спал, она мучилась. Зачем? К тому же человеком Зоя была рациональным, без всяких лирических глупостей и обид – другая бы точно обиделась: сбежал от больной жены.

Но – не она. Конечно, он теперь высыпался. Это было необходимо – предстоял обычный долгий и трудный день. И еще много долгих и трудных дней, похожих друг на друга, как бусинки одного размера, плотно посаженные на нитку.