Я буду любить тебя...

Мы не могли добраться до них по лесу, где за каждым деревом мог таиться враг, но еще оставалась река. По большей части дома поселенцев-англичан были построены, как и мой в Уэйноке, в непосредственной близости от воды. Я вызвался возглавить группу добровольцев, которая поплывет вверх по реке, а Уинн — тех, кто направится в сторону залива. Но когда совещание в доме губернатора подошло к концу и мы с Уинном поспешили к пристани, чтобы выбрать лодки для добровольцев, наблюдатели, расставленные на берегу, закричали, что со стороны верховьев приближаются лодки.

В лодках были белые поселенцы, мужчины, почти все раненые, и съежившиеся от страха женщины и дети. Одна лодка приплыла с плантации в Паспахеге, две — из Мартин-Брендона; в них прибыли все, кто остался в живых… У одной женщины лежало на коленях тело ребенка, и она никак не хотела отдавать его нам; другая, с наполовину отрубленной рукой, склонилась над мужчиной, который лежал на дне лодки, плавая в луже собственной крови.

Так началась эта жуткая процессия, продолжавшаяся весь день и всю ночь и на следующий день, когда прибыл шлюп из Хенрикуса с вестью о том, что англичане там отбивались крупными силами и отстояли свои позиции, хотя и понесли тяжелые потери. Час за часом прибывали, кто под парусом, кто на веслах, охваченные паникой поселенцы, чьи дома были сожжены, близкие убиты, а сами они спаслись лишь чудом. Многие из них были смертельно ранены и умирали, едва мы поднимали их из лодок; у других были более легкие раны. Выжившие рассказывали похожие одна на другую истории о коварстве индейцев, их неожиданном нападении и жестокой резне, которую они учинили. Везде, где это было возможно, англичане оказали отчаянное сопротивление и загнали дикарей обратно в лес. Вопреки своему обыкновению, индейцы почти не брали пленных, а по большей части сразу же убивали тех, кто оказывался в их власти, а затем вымешали свою злобу на бесчувственных трупах. Торп, человек слишком хороший для этого мира, был убит, а его тело изуродовано теми, кого он учил и кого любил. Погиб и Натаниэль Пауэлл и еще четверо членов Совета колонии и многие другие известные и уважаемые люди. Среди убитых было много женщин и маленьких детей.

Из более многочисленных поселков приходили вести о потерях и о том, что выжившие будут защищать оставшиеся дома, по крайней мере, пока будет возможно. Индейцы отступили, но на долго ли? Не пошлет ли его честь лодки — ибо воспользоваться иными средствами передвижения невозможно, — чтобы узнать, как обстоят дела в остальных поселках и прислать еще пороха и пуль?

До рассвета мы получили новости из всех поселений, кроме самых далеких. Удар был нанесен, и раны были глубоки, но, слава Господу, не неисцелимы. Хорошо известно, какие меры мы приняли, чтобы защититься впредь, и как скоро колония залечила свои раны и как мы отомстили тем, кто напал на нас в темноте, но не сумел победить. Все это принадлежит истории, я же рассказываю лишь то, что произошло со мною — со мной и моей женой.

В холоде и темноте предрассветного часа на обезумевший от горя, затаивший дыхание город пала тишина. Лодки из поселений больше не прибывали, о раненых и умирающих позаботились, а женщины и дети наконец угомонились. У палисада все было тихо, мужчины, обороняющие перешеек, доложили, что в лесу все спокойно.

В доме губернатора собрался короткий совет, бестревожный и мирный, ибо все мы держались одного мнения и потому не тратили попусту слов. Было решено, что «Джордж» отплывает немедля и отвезет наши последние новости, а также просьбу о посылке нам дополнительных боеприпасов и людей. «Надежда», а также «Упование» и «Тигр» останутся в гавани, и к ним в скором времени прибавятся «Маргарет» и «Джон», которые должны были бы уже подойти.

— Милорд Карнэл отправляется на «Джордже», господа, — сказал мастер Пори. — Он только что прислал своего человека, чтобы спросить, отплывет ли он завтра. Он болен и хочет вернуться домой.

Один или двое из участников совета посмотрели было на меня, но я сидел с каменным лицом; меж тем губернатор встал, и совет окончился.

Я вышел из дома губернатора и по освещенной факелами людной улице прошел вниз, к реке. Ролфа задержал губернатор, Уэст возглавлял тех, кто расположился на перешейке. Вдоль всего берега горели большие костры и сидели люди, ожидающие прибывающих лодок; но я знал место, где не было стражи и где были привязаны одна или две индейские плоскодонки. Там не горели огни, и никто не видел, как я сел в каноэ, разрезал причальную веревку и оттолкнулся от берега.

Один день и одна ночь миновали с тех пор, как леди Уайеттт превратила для меня день в ночь. Я думал, а вернее, надеялся, что моя жена умерла. Мне хотелось верить, что это произошло быстро: один удар, и все… Лучше — в тысячу раз лучше — умереть мгновенно, чем быть увезенной в какую-то дальнюю деревню, где ей пришлось бы претерпеть тысячу смертей.