Я буду любить тебя...

— О Рэйф, ты воплощенный Марс! — воскликнул он. — Воин до кончиков ногтей. Хотел бы я знать, что ты станешь делать, когда попадешь в рай? Начнешь там заварушку? Или попросишь выписать тебе каперское свидетельство [9], дабы сразиться с князем тьмы?

— В рай я пока еще не попал, — ответил я сухо. — А до тех пор мне хотелось бы сразиться с другим противником — с твоей индейской родней.

Он засмеялся, потом вздохнул, подпер ладонью подбородок и, тихонько постукивая ногой по земле, погрузился в раздумья.

— Как бы я хотел, чтобы твоя принцесса была жива [10]! — сказал я, нарушив молчание.

— И я бы этого хотел, — тихо отозвался он, — всей душой… — Сцепив руки на затылке, он откинул голову назад и обратил лицо к вечерней звезде. — Смелая, умная, нежная… Поверь, Рэйф, если бы я не надеялся встретить ее снова вон за той звездой, я не смог бы сейчас улыбаться и говорить с тобою так спокойно.

— Для меня это звучит странно, — сказал я, вновь набивая трубку. — Любовь к товарищам по оружию, любовь к командиру, конечно, если он того стоит, любовь к лошади или собаке — это я понимаю. Но любовь к жене? Взвалить на себя обузу только потому, что у нее гладкая бело-розовая или смуглая оболочка и изящная форма? Даже подумать тошно!

Ролф рассмеялся снова.

— А ведь я приехал как раз для того, чтоб уговорить тебя жениться!

— Благодарю за труды, — отвечал я, выпуская колечки дыма.

— Когда я выезжал сегодня из ворот Джеймстауна, — продолжал он, — я был — клянусь честью! — единственным, кому пришла охота покинуть городские пределы. Все прочие, я имею в виду людей неженатых, толпой валили внутрь.

По пути сюда мне на каждой миле попадались холостяки, все как один разодетые в пух и прах и со всех ног спешащие в город. А сколько на реке лодок! В иные дни их не увидишь столько и на Темзе.

— На реке сегодня и впрямь было оживленнее, чем обычно, — согласился я, — но я был занят в поле и не обратил на то особого внимания. Итак, что за путеводная звезда вдруг зажглась над Джеймстауном?

— Та звезда, что влечет нас всех и приводит одних к погибели, а других — к неизъяснимому блаженству. Женщины!

— Хм! Стало быть, девушки уже здесь?

Ролф кивнул:

— Да. В гавань прибыл прекрасный корабль с прекрасным грузом.

— Videlicet [11]что-то около сотни служанок и молочниц, за честность которых поручился лорд Уорик.

— Уорик не имел касательства к этому делу. Девушек, как ты и сам отлично знаешь, прислал нам Эдвин Сэндз! [12]— не без горячности возразил Ролф. — Его ручательству можно верить, поэтому я не сомневаюсь в их целомудрии. Что же до их красоты, то ее я могу засвидетельствовать сам, потому что видел их, когда они сходили на берег.

— Пусть они красивы и целомудренны, — сказал я, — однако они низкого происхождения.

— Не спорю, — ответил он. — Но в конце концов, какое это имеет значение? Нищим не приходится привередничать. Земля эта новая, ее надо заселить, а будущие поколения не станут слишком уж придирчиво изучать родословную тех, кому нация обязана своим рождением. Нам, жителям здешних плантаций, нужно ослаблять узы, связывающие нас с отечеством, и укреплять другие, соединившие нас с землей, где мы поселились. Мы же возложили руку свою на плуг, но, подобно евреям, которых Моисей вывел из плена египетского, все озираемся на Англию, наш Египет, и сетуем, что там нам жилось лучше и сытнее. Уверяю тебя, Рэйф, только дети и жена — будь она принцесса или крестьянка — могут сделать дикую пустыню домом и золотой цепью приковать мужчину к земле, на которой он живет. Поэтому, когда в полдень я повстречал преподобного Уикхэма, плывшего на веслах из Хенрикуса в Джеймстаун, чтобы завтра помочь преподобному Баку в совершении бракосочетаний, я пожелал ему счастливого пути и подумал, что он делает благое дело, угодное Господу.

— Аминь, — заключил я. — Я и так люблю эту землю и зову ее своим домом. Так что твои намеки ко мне не относятся.

Ролф встал и принялся ходить взад и вперед по траве перед крыльцом. Я взглянул на его стройную фигуру в темной, но богатой одежде, затем перевел взгляд на свое собственное платье, потрепанное и покрытое пятнами, и вдруг почувствовал досаду.

— Рэйф, — заговорил он снова, остановившись передо мной, — есть ли у тебя сто двадцать фунтов табака? Если нет, то я…

— Табак у меня есть, — ответил я. — Что дальше?

— А вот что: завтра на рассвете воспользуйся отливом, поплыви в город и, заплатив табаком, возьми в жены одну из этих странствующих девиц.

Я воззрился на него в изумлении, затем разразился смехом, к которому немного погодя с неохотой присоединился и он. Когда я наконец отсмеялся и вытер выступившие на глазах слезы, было уже совсем темно, в тишине раздавались жалобные крики козодоев, и Джону надо было без промедления вновь пускаться в путь.

— Прими мой совет, Рэйф, это совет друга, — сказал он, подобрал поводья, коснулся шпорами боков своего коня, потом обернулся и крикнул: — Решай, когда выспишься, — ведь утро вечера мудренее. Надеюсь в следующий раз увидеть за твоей спиной юбку!

— Ты можешь с тем же успехом надеяться увидеть юбку на мне, — ответил я.